Кассандра Клэр - Лорд Теней [litres]

И действовал ему на нервы. Когда она закончит с купанием, она вылезет – и заберется к нему в постель. Они с Эммой сотню раз ночевали вместе в одной кровати. Может, и тысячу. Но когда они были детьми, это ничего не значило, а потом, когда они уже выросли, Джулиан по-прежнему внушал себе, что это ничего не значит – даже когда просыпался посреди ночи, чтобы смотреть на то, как прядки ее волос прикрывают ее щеку, когда она спит. Даже когда она начала уходить спозаранку на пробежку по пляжу, он сворачивался на нагретом ее телом на простынях местечке и вдыхал аромат розовой воды, исходивший от ее кожи.

Дыши. Он вцепился в бархатную подушку, которую положил на колени. Думай о чем-нибудь другом.

А подумать было о чем. Они очутились при Благом Дворе – не совсем узники, не совсем гости. Покинуть страну фэйри ничуть не легче, чем в нее войти, и плана, как отсюда выбраться, у них пока что не было.

Но он безумно устал. К тому же, с тех пор, как Эмма оборвала их отношения, он впервые оказался в спальне с ней наедине, и, в качестве редчайшего исключения, им руководило сердце, а не разум.

– Джулс! – позвала Эмма. Он вспомнил недолгие дни, когда она называла его Джулианом – и сам звук этого имени в ее устах заставлял его сердце рассыпаться на осколки от наслаждения. – Нене оставила для меня платье, и оно… – Эмма вздохнула. – Наверное, лучше тебе самому посмотреть.

Она вышла из-за закрывавшей бассейн изгороди – с распущенными волосами и в платье. Одежды фэйри были либо очень вычурны, либо очень просты. Это платье было из простых. Тонкие бретельки крест-накрест охватывали ее плечи; само платье было сшито из шелковистой белой ткани, облеплявшей влажное тело, словно вторая кожа, и подчеркивавшей изгибы талии и бедер.

У Джулиана пересохло во рту. Ну зачем Нене оставила ей платье? Что, разве не могла Эмма лечь спать в грязных доспехах? За что мир был к нему так жесток?

– Оно белое, – поморщилась она.

Кто у гроба встал, рыдая, тем лишь белый подобает. У Сумеречных охотников белый был цветом траура: для почетных похорон имелись белые доспехи, а глаза мертвых Сумеречных охотников перед тем, как сжечь тела, накрывали белым шелком.

– Белый для фэйри ничего не значит, – объяснил Джулиан. – Для них это цвет нераспустившихся бутонов, природы…

– Да знаю я, просто… – Она вздохнула и босиком зашлепала по лестнице на помост, в центре которого стояла кровать. Эмма остановилась, разглядывая огромный матрас, и восхищенно покачала головой. – Ладно, признаю, Фергюс не очень-то мне понравился при первой встрече, – заявила она. Ее лицо сияло после купания в теплой воде, щеки порозовели. – Но надо признать, гостиницу он бы держал отличную. Держу пари, он каждую ночь подкладывал бы карамельки под подушки!

Пока она забиралась на кровать, платье немного съехало, и Джулиан, к своему ужасу, понял, что боковой разрез доходит почти до бедра. Эмма принялась устраиваться на кровати, и в разрезе вновь мелькнули ее длинные ноги.

Мир не просто был к Джулиану жесток, он явно пытался его убить.

– Дай-ка мне еще подушек, – потребовала Эмма, и прежде, чем Джулиан успел пошевелиться, выхватила несколько у него из-за спины. Джулиан, не выпуская подушку, которую держал на коленях, бесстрастно взглянул на Эмму.

– Чур, одеяло не перетягивать, – сказал он.

– Да я бы никогда!.. – Она запихала гору подушек себе за спину. Влажные волосы прилипли к ее шее и плечам – длинные пряди цвета мокрого золота.

Глаза Эммы покраснели, как будто от слез. Эмма почти никогда не плакала. Джулиан осознал, что веселая болтовня, с которой она вошла в спальню – это хорошая мина при плохой игре, и что он должен был понять это раньше – он, знавший Эмму лучше всех на свете.

– М-м, – сказал он, не в силах бороться ни с собой, ни с нежностью в своем голосе. – Ты в порядке? Что случилось при Неблагом Дворе?..

– Я такой дурой себя чувствую, – произнесла она, мгновенно лишившись напускной бравады. Под броней была Эмма – его Эмма, сильная, умная и храбрая. И совершенно раздавленная. – Я знаю, что фэйри лукавят. Знаю, что лгут, когда не лгут. И все-таки пука мне сказал… он сказал, что если я пойду в страну фэйри, то увижу лицо того, кого любила и утратила.

– Очень в духе Волшебного народа, – сказал Джулиан. – Ты и увидела лицо твоего отца, но это был не он. А иллюзия.

– Но я никак не могла этого понять, – сказала она. – В голове был сплошной туман. Я думала только о том, что отец вернулся.

– Возможно, у тебя в голове и был туман, – заметил Джулиан. – Тут полно незаметных заклинаний, которые способны помутить разум. И все так быстро произошло. Я тоже не подумал, что это иллюзия. Никогда о такой мощной не слышал.

Эмма промолчала. Она сидела, откинувшись на руки; белое платье обрисовывало ее тело. Джулиан почувствовал боль, словно в его тело вонзили ключ, который с каждым поворотом все сильнее натягивал кожу. Воспоминания безжалостно затопили его разум – вот он ласкает тело, вот ее зубы впились в его нижнюю губу, а изгибы ее тела совпадают с изгибами его тела – двойной полумесяц, разомкнутый знак бесконечности.

Джулиан считал, что испытывать вожделение должно быть приятно. Он и подумать не мог, что оно способно причинять такую боль, как будто под кожей у тебя сотни бритвенных лезвий. До той ночи с Эммой на пляже он думал, что желает ее сильнее, чем кто угодно на свете, что это желание способно прикончить его. Но теперь он понял, что воображение – лишь бледная тень действительности. Даже когда он истекал воображением, словно кровью или краской на холст, он не в силах был изобразить ощущение ее кожи, обжигающе-сладкий вкус ее губ. Желание меня не убьет, подумал он; но знание, что именно я теряю – вполне может.

Он сжал кулаки так, что ногти глубоко впились в ладони. К несчастью, он успел обкусать их слишком коротко, чтобы нанести себе хоть сколько-нибудь серьезный ущерб.

– Когда я увидела, что эта тварь все-таки не мой отец – я поняла, что немалая часть моей жизни тоже была иллюзией, – произнесла Эмма. – Я так долго жаждала мести – но когда я отомстила, это не сделало меня счастливой. И Кэмерон не сделал. Я думала, все это подарит мне счастье, но все это было лишь иллюзией, – она обернулась к нему; ее широко раскрытые глаза были невообразимо темны. – Джулиан, ты один из немногих реальных вещей в моей жизни.

Джулиан всем телом чувствовал, как колотится его сердце. Все прочие эмоции – ревность к Марку, боль от разрыва с Эммой, тревога за младших, боязнь участи, уготованной им Благим Двором – все это поблекло. На него смотрела Эмма, ее щеки порозовели, губы были приоткрыты, и если бы она подалась к нему, если бы она вообще его захотела, он бы сдался и сломался и капитулировал бы. Даже если бы это значило предать брата – он все равно бы это сделал. Он притянул бы ее к себе и потонул бы в ней – в ее волосах, коже и теле.