Михаил Самарский - Последняя фотография

– Нехорошее? – девочка испуганно прикрыла ладошкой рот и, наклонившись к уху деда, шёпотом спросила: дед, а оно не матерное? А то мама меня будет сильно-пресильно ругать. Мне матерные слова нельзя говорить, потому что я девочка.

– Дашенька, миленькая ты моя, – громко рассмеялся дед, – да ну что же ты такое говоришь? Ну, разве я бы стал учить тебя матерным словам? Да ты что?

– Ты же сам сказал, что слово нехорошее…

– Да ну я не в том смысле, – дед продолжал смеяться и утирать слёзы, – ну, рассмешила! Я имел в виду нехорошее, в смысле, трудно произносимое. Ты видишь, сколько прошло времени, а мы всё никак его не выучим.

– Это не много, дед, – возразила внучка, – у нас в классе есть Ромка Делягин, так вот он целую неделю учил слово «экскурсовод». Ты знаешь, кто это такой?

– Да откуда же я знаю, – старик развёл в стороны руки, – я и школу-то твою ещё не видел, а ты за Ромку какого-то спрашиваешь…

Даша залилась звонким смехом, да так, что на её смех прибежала Мотька, средних размеров ушастая дворняжка. Она села напротив хозяина и его собеседницы и, время от времени, склоняя голову то в одну, то в другую сторону, внимательно стала всматриваться в их лица. Со стороны это смотрелось как собачье недоумение, дескать, чего вы тут расхохотались.

– Ты чего заливаешься? – удивился Иван Ефимович.

– Да я же тебя не за Ромку спрашиваю, – пояснила внучка, – а за этого… как его… сбил ты меня… за экс-кур-со-во-да, – произнесла она на всякий случай по слогам.

– А-а-а! – протянул дед. – Так бы сразу и сказала. Ну, конечно, знаю. Я тоже, когда в школе учился, ходил с классом на экскурсии всякие. В Краснодон ездили, например. Про «Молодую гвардию» слышала?

– Нет, – ответила Даша и тут же добавила: – мы это ещё не проходили.

– «Проходили», – язвительно повторил дед. – Я думаю, вас уже теперь туда вряд ли повезут.

– Почему? – удивилась Даша. – Вас возили, а нас не повезут…

– Так, Дарья, – перебил дед, – слово-то учим или нет?

– Учим-учим, – подтвердила Даша. – Я начало уже запомнила: «Дискри…»

– А дальше проще, – сказал старик, – «…ми-на-ци-я».

– Ди-скри-ми-на-ци-я! – верно?

– Молодчина, – дед погладил внучку по голове и повторил, – молодчина. Так вот слово «дискриминация» означает… означает… как бы тебе объяснить, что бы ты сразу поняла. Ну, в общем, это когда кто-то считает себя лучше другого и всячески ему об этом напоминает, мол, я лучше, я умнее.

– Всё поняла! – воскликнула Даша. – Это про нашу учительницу.

– Как это про вашу учительницу? – удивлённо спросил дед. – Она что…

– Ну, она всё время нам говорит: сиди не умничай. Понимаешь? Умничать можно только ей. И вообще, ей можно всё – краситься, делать маникюр, на уроке по телефону говорить, всё-всё-всё! А нам ничего нельзя. Это дикри… дискри… минация?

– Нет, Даша, какая же это дискриминация, это дисциплина.

– Дисциплина, дед, – не согласилась внучка, – это когда не разговариваешь и не крутишься на уроках. А так получается, Вере Семёновне, можно всё, а нам ничего. Я, например, тоже хочу в школу ходить красивой.

– А ты некрасивой ходишь, что ли? – улыбнулся дед.

– Какая там красота, – вздохнула девочка, – я перед Новым годом накрасила ногти и чуточку губы. Губнушку мне, кстати, мамина подруга, тётя Надя, подарила. Так Вера Семёновна такой шум подняла, что я даже плакала. Принесла мне жидкость, заставила стереть лак, потом отвела в туалет, умыла, и ещё маму в школу вызвала.

– Ну, а мама что? Ругала? – спросил дед.

– Нет, в школе она просто промолчала, а по дороге домой назвала Веру Семёновну идиоткой.

– Ну, это зря она, – неодобрительно покачал головой Иван Ефимович, – учительницу нельзя обзывать.

– Дед, – нахмурилась внучка, – ты что, против меня?

– Как это понять?

– Ну, ты за меня или за Веру Семёновну? – Даша прищурилась.

– Конечно, за тебя, внучка! – дед развёл руками и добавил: – в любом случае.

– Тогда и не защищай её. Злая она. Понимаешь?

– Понимаю, – ответил дед. – А вдруг она не злая, а просто строгая?

– А какая разница? – хмыкнула девчонка. – Всё равно ругается. Не нравится она мне. Вот тётя Надя хорошая – мамина подружка. Она такая добрая и красивая…

В этот момент отворилось окно, и появилась голова бабушки.

– Ну, чего вы там воркуете? – весело спросила Анна Васильевна. – Мойте руки и за стол. Я вам тут таких вкусняшек наготовила.

– Идём-идём, бабулечка! – радостно ответила Даша и вспорхнула с порога, словно бабочка…

«Если бы вы знали, дорогие мои однокашники, правду обо мне, наверное, и руки бы не подали. Нет-нет, то, что я рассказала сейчас вам, всё это было. Но было и другое. Было и есть. Дело в том, что Аркаша, мой муж, то есть сожитель, законченный бандюган и ворюга. Знаю-знаю, что это плохо, но ничего поделать не могу. Люблю я его, очень люблю, так, что сердце замирает, когда его вижу. Я готова на всё закрыть глаза, лишь бы он был рядом. Помните, я как-то в институте на одном из семинаров рассказывала вам о своей учительнице-старушке, Надежде Петровне, так вот я помогла ей умереть. Не в буквальном смысле, конечно, но то, что у неё произошёл разрыв сердца, в этом виновата и я.

Случилось это примерно через год после института. Я познакомилась с Аркадием. Не знаю, но… такой галантный, обходительный – эталон тактичности и учтивости. На каждую встречу приходил с букетом цветов, причём с таким, что я уже и стеснять стала, говорю ему: Аркадий, зачем ты столько денег тратишь. А он отвечает: Галя, я готов потратить на тебя всё, до последней копейки, и уйти домой в одних трусах. Я помню, он так рассмешил меня в тот вечер, что я до самого дома не могла избавиться от смеха. После слов «уйти домой в одних трусах» он добавил: «а если понадобится, и трусы продам». Это и взаправду прозвучало очень смешно. Я представила, как мой возлюбленный продаёт на набережной трусы (интересно, кто мог совершить такую покупку?) и остаётся в чём мать родила.

В общем, в какой-то момент я просто потеряла почву под ногами».

– Галка, потрясающе, – воскликнула Лидия. – Ты и в самом деле талантливая писательница.

– Читай дальше! – потребовали читатели.

Лидия продолжила.

– Вот зараза! – бабушка палкой стучала по половице. – Не даст спать сегодня. Как же он туда забрался?

Сверчок, словно прислушиваясь к проклятиям Анны Васильевны, на какое-то время умолк, но через несколько минут снова «запел». «Запел» он, конечно, по мнению Даши – она радовалась каждой его новой мелодии. А для бабы Ани это было не пение, а «тарахтение». Дед почему-то употреблял и вовсе смешное слово. Он, заслышав непрошеного гостя, говорил:

– Ну вот, опять забулькал.

– Бабушка, – спросила девочка, – а как его зовут?