Лафкадио Хирн - «Мальчик, который рисовал кошек» и другие истории о вещах странных и примечательных

Письмо, адресованное начальству, было найдено. В конверте лежал листок с кратким сообщением: чувствуя, что силы сопротивляться соблазну у него исчерпались, он сообщал, что решил умереть, дабы не поддаться греху.

Другое письмо лежало на полу – там, где его оставил священник. Оно было написано женщиной – тем особым языком, в котором каждое слово являет смиренную ласку. Как и все подобные письма – их никогда не доверяют почте, – оно было без числа, без имени, даже без инициалов, а на конверте не было адреса.

Наш неуклюжий язык едва ли сможет передать все очарование написанного, но приблизительно там было следующее:

«Боюсь, что веду себя чересчур свободно, но тем не менее чувствую, что должна говорить с Вами, и потому шлю это письмо. Едва ли стоит много говорить о себе, могу лишь сказать, что чувства мои проснулись лишь тогда, когда я впервые увидела Вас на празднике Далеких берегов, и с тех пор не в силах забыть Вас. С каждым днем мысли о Вас все сильнее одолевают меня. Я сплю, и Вы в моих снах. А когда просыпаюсь – не вижу Вас и понимаю: то был только сон, и слезы туманят мой взор, и я ничего не в силах поделать. Вы простите меня, что, родившись женщиной, я отважилась выказать желание, которое не пристало произносить вслух; но уповаю, что не окажусь достойной отвращения такого возвышенного человека, как Вы. Быть может, Вам покажется глупым и неделикатным, что сердце мое терзает му́ка из-за человека, который стоит неизмеримо выше меня. Но я знаю, что не в силах справиться с собственным сердцем – из самой сокровенной его глубины идут эти слова, пускай стиль их убог и начертаны они неловкой кистью. Но не могу не послать их Вам. Умоляю Вас, сочтите меня достойной Вашего снисхождения и пощадите меня от сурового ответа. Сжальтесь надо мной и поймите, что пишу Вам оттого, что чувства переполняют меня. Постарайтесь понять несчастную женщину и судить по справедливости о сердце, что пребывает в глубочайшем отчаянии и потому взывает к Вам. Каждое мгновение буду томиться в ожидании ответа, что осчастливит меня.

Да пребудет с Вами все доброе и несущее счастье.

Сегодня – от той, что при всей своей незначительности ведома Всевышнему, – к желанному, возлюбленному, недосягаемому – идет это письмо».

Я отправился к одному из своих друзей – буддийскому ученому, чтобы расспросить его и задать вопросы относительно религиозной составляющей произошедшего. Это самоубийство можно рассматривать в качестве доказательства слабости человеческой натуры, но мне оно показалось поступком героическим.

Совсем иначе воспринял произошедшее мой друг. Он осудил это деяние и указал: тот, кто считает возможным уйти от греха через самоубийство, в глазах Будды предстает заблудившимся духовно; он недостоин общения со святыми мужами. Что же касается погибшего священника, то он, без сомнения, принадлежит к числу тех, кого Учитель называл глупцами. Ибо только глупец способен думать, что, разрушив собственное тело, он сможет уничтожить и источник греха в собственной душе.

– Но, – возражал я, – жизнь этого человека была чиста… Предположите – он мог искать смерти для того, чтобы своим существованием не толкать на соблазн греха других.

Мой знакомый иронически улыбнулся и сказал:

– Жила-была некогда в Японии одна знатная дама. Она была очень, просто поразительно красива. И вот она захотела стать монахиней. Отправилась в храм и высказала свое желание. Но настоятель сказал ей: «Вы еще слишком молоды. К тому же жизнь свою вы провели при дворе. В глазах светского мужчины вы очень красивы. Эта красота станет для вас постоянным искушением вернуться к мирскому. Кроме того, желание ваше может быть продиктовано минутным огорчением. Поэтому сейчас я не могу принять вас».

Но она продолжала просить. Да так настойчиво, что священник счел за лучшее уйти прочь, дабы избавить себя от ее общества.

Она осталась одна. Подле нее стояла хибати – большая жаровня с горящими углями. Женщина схватила щипцы, сунула их в огонь и держала до тех пор, пока они не раскалились докрасна. А потом этими щипцами безжалостно изранила и изуродовала себе лицо, навсегда разрушив красоту.

Ощутив запах гари, испуганный священник вбежал в помещение и увидел, что натворила несчастная. Это ужаснуло его, а та – без малейшей дрожи в голосе! – возобновила свои просьбы.

«Моя красота была помехой монашеству, – сказала она, – теперь ее нет. Сейчас вы примете меня?»

И настоятель удовлетворил ее просьбу. Ее приняли, и она стала монахиней.

Ну так кто поступил более мудро – эта женщина или священник?

– Но разве покойник должен был изуродовать себе лицо? – спросил я.

– Конечно нет. Если бы женщина таким образом хотела оградить себя от искушения, тогда ее действия едва ли поставили бы ей в заслугу. Калечить себя запрещено законом Будды. И она провинилась, нарушив его. Но она изуродовала лицо для того, чтобы принять посвящение, а не потому, что не чувствовала в себе достаточно сил избежать греха. Потому ее поступок простителен. Тогда как священник, лишив себя жизни, наоборот, совершил тяжкий грех. Ему следовало пытаться обратить тех, кто хотел соблазнить его. Но для этого он оказался слишком слаб. Если он чувствовал, что в нем, как в священнике, недостает сил бороться с грехом, ему следовало сложить сан, вернуться к мирской жизни и жить по законам тех, для кого закон Учителя не столь суров.

– Следовательно, согласно буддийскому мировоззрению, своим поступком он не стяжал никакой заслуги? – спросил я.

– Его деяние может казаться подвигом только в глазах тех, кто не знает закона, – ответил собеседник.

– А что думают те, кто знает закон? О его последствиях, о карме его поступка?

После недолгого размышления мой знакомый задумчиво произнес:

– Вся правда этого самоубийства ускользает от нашего знания. Возможно, это случилось уже не впервые?

– То есть вы хотите сказать, что в каком-нибудь из прежних существований он уже пытался избежать греха, уничтожив собственное тело?

– Да. Возможно, во многих прежних жизнях.

– А что теперь с его грядущими жизнями?

– Только Будда может дать ответ на этот вопрос.

– Но что об этом говорит доктрина?

– Вы забываете – мы не можем знать, что происходило в сознании этого человека.

– Предположим, что он избрал смерть только для того, чтобы избежать грехопадения.

– В таком случае ему придется вновь и вновь сталкиваться с искушением – со всеми страданиями и муками. И так будет продолжаться тысячи и тысячи раз – до тех пор, пока он не научится преодолевать самого себя. Через смерть не избежать вечной необходимости самоодоления.

Я покинул своего друга. Но меня преследовали его слова. Да и сейчас они преследуют меня. Я не могу пока дать себе ясный отчет, противоречит ли то, о чем рассказал мой знакомый, нашим, западным представлениям. Я подумал: «А любовь, ведущая к смерти, не есть ли нечто большее, чем воскрешение погребенных страстей? А может быть, она – неизбежная кара за прежние, давно забытые грехи?»