Александр Варго - Ненужные (сборник)

Зашипев, террат поднялся и вышел из комнаты. Вскоре он вернулся вместе со вторым чудовищем, одетым в мешковатый балахон с огромным капюшоном. Вдвоем они принялись совершать в воздухе размашистые пассы лапами, издавая при этом визгливые вскрики, точно их пытал невидимый палач. Вадим почувствовал, как по омертвевшему телу от ступней до макушки пробегает холодок, словно его начали гладить чьи-то ледяные ладони. Он вновь попытался встать и тут заметил, как под потолком кружатся чьи-то худые, костистые тела, похожие на обтянутые кожей хвостатые скелеты. Их головы представляли собой шары с торчащим вперед тонким хоботом и тремя парами круглых багровых глаз. Одно из этих полупрозрачных существ опустилось вниз и вошло в тело Вадима, растворившись в нем точно сахар в кипятке. Страшная судорога скрутила его, он почувствовал, как внутри что-то рвется, какие-то невидимые хрящи, мембраны и перепонки, словно вселившаяся в него тварь раздвигает их, пытаясь устроиться поудобнее. За первым чудищем последовало второе, оно вонзило хобот в переносицу Вадима, медленно погружаясь в него, вызывая все новые и новые волны боли. Через хобот в мозг полилась пожирающая сознание отрава, она заполнила всю черепную коробку, вытекая из глаз, носа и ушей едкими желтыми ручейками. Вадим дергался, его трясло, выворачивая суставы, а в голове вспыхивали и гасли жуткие картины, словно кто-то забыл выключить демонстрирующий кадры из преисподней кинопроектор. Бесы вползали в него, пожирая и выжигая все человеческое, они резвились и плясали, будто внутри латексной куклы, и Вадим видел, как на коже проступают странные и страшные символы нелюдского языка. Когда последний бес слился с ним, он изогнулся в дикой конвульсии и опять потерял сознание.

Вадим очнулся в подъезде возле дверей лифта. Казалось, будто в голове взорвалась водородная бомба, и мозг превратился в фарш, стекающий по стенкам черепа. В одной руке был зажат кухонный нож, в другой отвертка с длинным узким жалом. С трудом заставив себя сесть, Вадим тупо смотрел на предметы в своих руках, пока что-то внутри ясно и настойчиво не начало говорить ему, что он должен делать. Чей-то голос на пределе слышимости нашептывал ему жуткие сказки о городах мертвецов, о льющемся с небес кровавом дожде, о черных вихрях, кружащихся за пределами звездных систем и галактик, куда никогда не доберется человеческий взор. Этот голос говорил ему, как стать по-настоящему свободным, а внутри билась, неистово завывая, свора обезумевших тварей, чей голод невозможно было утолить. Они хотели есть, им нужна была добыча, которую можно загнать в угол и перегрызть ей горло, лакая хлещущую из артерий теплую, соленую кровь. Вадим чувствовал их кошмарный аппетит, и какая-то его часть слилась с ними, понимая и поощряя зверские желания исторгнутых в мир созданий. Он спустился по лестнице, вышел из подъезда и направился к транспортной остановке, облизывая пересохшие губы.

Облака закрыли солнце, когда он подошел к стоящей спиной к нему женщине и вонзил нож ей чуть выше поясницы, прямо в почку. Она неловко дернулась, отвертка впилась ей в живот, а зубы Вадима сжались на ее шее, вырывая кусок кожи и мышц. Рядом закричали, и Вадим не мог понять, кто кричит – парень, ребенок, девушка. Ему было все равно. Бесы внутри выли от восторга. Рот Вадима наполнился кровью, он проглотил ее и рванул нож вверх, рассекая спину жертвы. Что-то случилось со зрением – теперь он видел, как с неба капает черная, густая жидкость, и понимал, что это тоже кровь, кровь херувимов. Мир был ранен, какой-то уголовник вонзил ему под ребра заточку и бросил умирать в заплеванной подворотне, пахнущей сигаретным дымом и блевотиной. Люди, стоящие рядом, начали меняться, их лица превратились в звериные рыла, они верещали и разбегались в стороны от Вадима, пока из подъехавшей к тротуару патрульной машины милиции не выскочили двое вооруженных молодчиков и не заорали, приказывая ему лечь на землю. Раненая им женщина лежала у его ног, изгибаясь в предсмертных конвульсиях. Один из милиционеров целился в него из автомата, и когда Вадим повернулся к нему, тот вдруг отшатнулся, видя, как сквозь плоть и кости, сквозь стройную, симметричную маску лица проступает нечто извращенное, собранное из осколков адского калейдоскопа. ЭТО никогда не было живым в привычном смысле слова, находясь за гранью всех описаний и представлений. Так бесы являли себя миру, и их истинный облик не сумел бы вынести ни один человек.

Милиционер даже не заметил, как его руки задрожали, и палец нажал на спусковой крючок. Автоматная очередь сбила Вадима с ног, он выронил нож и отвертку, падая наземь. Боли не было, хотя пули продырявили его насквозь. Лежа в луже собственной крови, он закрыл глаза, чувствуя, как жизнь медленно уходит из его изломанного тела. Бесы не сделали его неуязвимым, они лишь подтолкнули его к финалу, обещая свободу, но даря только безумие и одиночество. Вадим закашлялся, сплюнул кровь и умер, обратив остекленевший взгляд внутрь себя, туда, где завывали бесплотные твари. Они покинули оболочку вскоре после того, как сердце перестало биться, но никто этого не заметил.

Город не заметил очередной смерти – есть вещи, на которые лучше не обращать внимания. А его вечно голодные дети вернулись на время в ту выгребную яму, из которой выползли. И все вроде сделалось опять нормальным – на первый взгляд и до тех пор, пока бесы не потребуют новой жертвы. Что-то подсказывало, что ждать этого придется недолго.

И день этот, хоть и начинался вполне обычно, был совершенно иным, отличным от остальной суточной вереницы, складывающейся в горячие летние декады, ослепленные солнцем и радостью вернувшейся жизни после полугодового ледникового периода; и утро казалось пропитанным запахами давно ушедших за край горизонтов памяти ощущений, таких ярких и реальных, что они становились источником невыразимых страданий; и звуки большого просыпающегося дома теперь слышались совсем по-другому, словно приходили из иных планов и слоев, где являлись элементами нечеловечески прекрасной музыкальной какофонии, доводящей слушателей до экстаза. Все это наполняло его томительным ожиданием предстоящих перемен, чего-то непоправимо огромного, великолепного, сверкающего, как драгоценности в бриллиантовой подвеске. Что-то должно было произойти – хорошее или плохое, какая разница? Оно станет избавлением от привычной повседневной хандры, укажет новые пути и предоставит недоступные возможности, от которых можно потерять голову. Уже скоро, совсем скоро.

Игорь вышел из дому в полдвенадцатого, шаркая по расколотому асфальту стертыми зелеными сланцами. Его голова была запрокинута вверх, к безупречно синему, переливающемуся всеми оттенками морской прохлады небу, и временами начинало видеться, как из этой бездонной глубины навстречу пыльному городу ныряют стаи дельфинов и русалок, громко распевающих на своем чирикающем языке. Они касались пылающего лба Игоря влажными плавниками, остужая внутренний пожар. Под этими прикосновениями муки истаивали, растворяясь в тяжелом мутном фоне многотысячной толпы, уныло колыхающейся в знойном июльском мареве, и тогда Игорь ощущал себя почти человеком. Но спустя мгновение миражи исчезали, возвращая боль на ее законное место. Игорь не сопротивлялся, зная, что в происходящем есть некая высшая справедливость, не терпящая препятствий. Он смирился с ней и принимал наказание абсолютно покорно, как мученик, свято верующий в искупление.