Кристиан Бэд - Путями истины. Сборник мистических рассказов и повестей

Как до Росы-реки добрались, Темелкен решил уже отдых воям дать. С раннего-то утра, — так сказал, присланный Нетвором вой, — ударит Своерад на городище. Им же идти придется еще. Отдохнуть должны люди.

Пробовал Беда упорствовать, мол, догнали бы в ночь, да только всех рассердил: волки, что полночи бежали, может, и будут биться по утру, но волков две дюжины всего, да и с них, отдохнувших, толку поболе будет.

— Ну, сам посуди, — втолковывал Беде второй дюжий, Подар. — У нас всадников два ста да сорок, у Нетвора — волков сорок. Да в рати у городища до два ста, да оружие кто в руки возьмёт. А у Своерада только пеших ратных до ты-ста! Да конников пара сотен.

Только Беде такие слова — что звук пустой. Не взять ему в ум, сколько это ратников — сто, да еще сто и так — сколько пальцев.

Обидно ему даже — как так? Темелкен знает, Треба — знает, даже Сакар-черный головой кивает, а ему, Беде, в ум не взять. Больно много. И Родима нет — может, растолковал бы. Пальцы-то у него — вот они, а понять не может. И иначе уже совсем на Темелкена глядит, не так, как поначалу лета.

Не сразу ведь перестали волки коситься, что грудь узка, да рост мелкий. Особенно самые молодые, что и Требе, пока по загривку не стукнет, не поверят.

А Темелкен опять вечор на песке рисовал: так, мол, и так — сюда ударим, здесь развернем… Ну, и уснули потом многие. Устали. И Темелкен поначалу уснул, сильный — крепко спит перед боем. Но рано поднялся. До зари долго было ещё.

Только к костру встал — а там Родим да Треба. Обрадовался Темелкен, увидев побратима. Словно солнце его согрело. Всё ли готово, захотел узнать, не случилось ли чего?

Родим всё, как есть, рассказал. Не думал он ехать, да прискакал заполночь Беда. И обе дюжины волчьи привёл.

Дюжий, что Родим за себя оставил, Подар — молод оказался с Бедой спорить. А Беда сердце скрепить не сумел, битвы хотел. Проследил он, чтобы склатов в ночь на караул поставили, — а ведь не склатам волков караулить.

Никто и не слыхал ничего. Снялись тихо, коней свели, как Темелкен научить успел.

Осердился Родим, взад волков конных завернуть хотел, но передумал потом. Сбоку городища поставить решил, схорон там для них в овраге ладный. И подход к городищу — весь, как на ладони, виден. А уж сдержать до времени Беду — Нетвор сумеет, кому, как не кияну.

Свист волкам Родим подаст, как Темелкен скажет, силы хватит у него, услышат. Ну, а что ушли самовольно — за то Родим и вернулся, чтобы ответить.

Треба головой покачал:

— Сам шею сверну, коли живым выйдет!

Оно и понятно. Волки присяги воинской Темелкену не давали, чтобы за ослушание наказать можно. Треба над волками старший был, он и спросит.

Только тут понял Темелкен, почему Треба хотел, чтоб Темелкен Беде приказ отдал. Знал он — уйдёт вой! Горячить в себе лишнего не хотел.

Кивнул Темелкен — поздно говорить, а судить придётся по тому, как выйдет.

Родим голову склонил, согласен вроде.

Вот так решилось.

Сел Родим к костру предрассветному от пепла белому, к живому огню потянулся, кормить его стал, — устал, видно.

И Темелкен сел. И Треба.

Смотрел Темелкен, как ест огонь — робко по началу, а потом жадно.

— Не много ли по утру богов накормим? — Вырвалось у Темелкена, от тоски предутренней да теплого побратимова плеча.

И, сердясь на себя, подпихнул он в огонь свою малую жертву.

— Хочешь знать: не жирно ли им будет, богам? — улыбнулся Родим.

— Хочу. Не верю я, что хороший бог много крови хочет. Зачем ему такая обильная жатва? Кто семена потом сеять будет? Уйдем на небеса мы, его дети, другие люди понаедут, своих богов привезут.

— А вдруг и боги воюют там, на небе? — поднял лицо к звездам Родим.

— Может. Но думать я стал, боги ли они, коль по-людски справляют дела свои?

Родим прикрыл веки и улыбнулся чему-то невидимому. Заронил он семена сомненья в темелкенову душу. Проросли они.

— А, может, Темелька, бог он-таки один? Свет белый, чистый, разве воюет с тьмой? Тьма — то подступает к нему, силится поглотить, то бежит его. А он светит себе и светит. А прочие все… Кто кроме них сказал нам, что боги они? То, что не похожи на нас — верно. И сильнее они нас, и умнее, но дети-то мы одного отца, света белого. Э, вон смотри, Темелька, там, где обрыв, Хорс твой вот-вот загорячит коня. Сильно как засияет лик его во тьме, но среди света чистого — сияние Хорса песчинка малая. Бог ли он? Бог тот, кому ничего не надо, у кого всё есть. А Хорсу, Темелька, надо. Мы, люди, жертву от земли берем, зверья, трав, а Хорс — от нас. И только у света белого всё есть. И все мы в нём, и он в нас.

Свет от костра плясал на лице Темелкена, может, огненный Крес так просил жертвенной крови перед боем?

— Тепло мне от веры твоей. Но, если не бог с нами, то… как биться нам? — спросил Темелкен.

Не всё словами выскажешь. Смутно ему стало, так ли спросил, как надо? Но Родим понял:

— По душе нашей пойдем. Душа божье и человечье соединяет. Покуда позволяет душа — биться надо. А как не позволит, так и положу сам оружие в ратном поле. И сквозь уйду. Не будет моей душе неволи. Ну, а пока болит она за людей — за эту боль умру. Не за богов. Но и не против них, коли они с нами.

Родим достал охотный нож, умело надрезал запястье, зоркий разглядел бы на руке его тонкую рунницу шрамов — все подряд — и дал кануть крови в огонь. Треба, кивнув согласно, тоже достал нож. Темелкен следом, поняв суть обряда, вынул из ножен подаренную склатским жрецом Вобуем новую саблю.

— Кому жертвуем? — спросил он Родима.

— Крессу жертвуем. Чтоб не спутал нас в бою с мясом своим. Сейчас кровь отдаем, знал чтобы. И Хорсу жертвуем — чтобы глаз не слепил. Пусть Хорс и Кресс кровь нашу возьмут, силу дадут. А в Сваргу не пора еще — сердце бы подсказало. Пожертвуем сильному!

— Пожертвуем! — выдохнул Треба.

— Жертвую, — прошептал Темелкен, глядя, как закапала на угли кровь, как подался облачком пепел… И тут же забилось у него сердце, и он зажал рану. Но голосом не дрогнул:

— Пора. Свисти, Родим, как ты умеешь.

И Родим засвистел, вынудив вставшего рядом Требу охнуть и зажать уши.

Тут же заржали взбудораженные кони, заметались в предутренней темноте склаты.

И только Темелкен, казалось, не слыхал ничего. Он смотрел в сторону восхода, но мира впереди него — не было. Смутная марь между землёй и небом сковала его взор, смутная, как облачко пепла, поднявшегося от огня, отведавшего крови.

Сакар коротко вскрикнул, и склаты стали молиться, встав лицом на восход. Волки из уважения тоже смотрели на восходящее кровавое светило.

А в трех-четырех часах пути просыпались защитники городища. Зевали и почесывались ратники. Готовили кострище, укладывая поперек припасенные дрова, волки. Каждое полено символизировало «крест» — огненный сполох, а положенные друг поперек друга, они являли собой колесо света белого, крученый двукрест Сварги. Нетвор нахаживал вокруг будущего огня, наговаривая на дрова положенное.