Кристиан Бэд - Путями истины. Сборник мистических рассказов и повестей

Темелкен смотрел на коня своего, которого звал на свой лад Ар-кин (огненный конь), а побратим, шутник такой, за повадку дикую кликал Яшей-Ящером. Конь уже совершенно освоился со звериными запахами военного лагеря и объедал неспешно траву, разросшуюся у частокола.

Темелкен свистнул тихонечко и Аркин, вскинув красивую голову неторопливо, но бодро порысил к протянутой хозяином руке. Ткнулся мордой в ладонь, замер. Цокнул Темелкен и подогнул Аркин передние ноги, задние согнул — лёг.

Тихо стало. Молодые вои, как на волшебство смотрели.

— Иди, садись, — сказал Темелкен Ярко.

Мог ли отказаться молодой вой? Неловко обошёл он Аркина, знал с какой стороны сесть, но не Родим — не скакал вдогон на степняцких. Жеребец легко встал вместе с седоком. И тут же, чуя неумелую руку, взвился на дыбы. Клубком скатился с него Ярко.

— Все видели, — сказал Темелкен. — Усидеть сумеете ли?! А биться строем — тоже наука. Может, лето на зиму сменится, и тогда не научу как надо. Да и конь не всякий подойдёт. Если времени у нас много — может и сгодится учеба. Если мало… сколько?

— Может и до осени, — осторожно сказал Нетвор, а может, и зима пройдет. Одно ясно, что в зиму не полезут, а раньше, чем к грязнику, рати им не собрать. А переход между городищами малый. Могут и перед зимой двинуть, чтобы ратаев по весне от пашни не отрывать, да если в победу быструю поверят.

— Если бы волки на конях были биться обучены, хватило бы времени, — сказал Темелкен.

— Можно союз воинский с конным племенем заключить, — сказал тихо Родим, вышедший из круга за спину Темелкену. — Тогда отобьем городище. И признает Своерад нашего кмеса. Надолго ли мир будет — не знаю, но детей вырастим.

— Степнякам оружие в руки дадим? По наши же головы? — поднял голос Нетвор.

— Не к степнякам пойдем. К врагам их — склатам. Видел я их городище и стоянки, когда через степь ходил. Теснят их степняки. Жен и детей в полон берут, своим богам дарят. Бог их кровавые жертвы любит. И оружие у склатов лучше, и доспех есть конный. А степняков больше, бьют их, как и нас, волков, числом.

— Кобель ведь ты бродячий да бестолковый! — кричал Старый.

Не принято у воев было спорить с отцом. Молчал Родим, в бок глядел. Ожидал он, что взъярится отец. Видно опять видали сородичи Родима на росалиях с девками. Отец же ждал, что вернется в селище сын, женится, внуки пойдут. Вон младший, Провор, двоих уже белобрысых… Хотя, если разобраться от кого у Провора старший… Родим улыбнулся чуть, чем вызвал новый всплеск родительского негодования.

— Всё с волками в лесу! Гнёт тебя сила, так иди к новому кмесу в рать! Хоть хлеб в дом! Ратнику земли долю отрежут, одёжу справишь.

Родим скосил глаза вниз, на подол своей латаной-перелатаной льняной рубахи, вспомнил ратников кмеса, коих на одного Родима руки четыре если только спустить, да ждать, пока числом задавят или измором возьмут, нагнул к земле голову и стал молиться Маре, чтобы обнесла его смертной чашей — от братьев волков да в рать.

То ли молитва помогла, то ли стар совсем стал отец, но вскоре уже махнул он рукой на непутевого сына и пошел в хату. Пригнулась совсем хата, — отметил про себя Родим, — пора подпоры менять.

Жалко отца. Ну так ему в утешение есть Провор, да сестра Вася хоть девичьих гульбищ и сторонится, так, может, не время ей еще, а может для одного кого зреет. Да и попробуй ее тронь, — улыбнулся про себя вой. Сестру он любил, вниманием не обижал. Из леса меха редкие приносил, на серебро менял. Все поселение знало, что Родим сестренку в обиду не даст.

Тяжело далась семье младшая. Разродившись в самую зимнюю стужу, мать крепилась бы до весны, но весна пришла поздняя. Не успели отпоить ее талой водой да соком березовым.

Маленькую крикунью Старый привязывал под рубаху сыромятной шкурой к голому телу, да так весь день и носил. Ночью же иной, Родим или Провор брали дите. Холодно тогда было дюже. Но выжила синеглазая. По другому лету уже Васей нарекли.

«И чего Старый расходился?» — думал вой, озирая по-хозяйски селище в поисках Провора. В селище не был уже Родим два пятка дён. Глядел, отмечал неполадки, улыбался, чувствуя девичьи взгляды. Молод был Родим, силен, а репутация воя девок не смущала. Верили — слюбится — и норов сойдет. Бывало такое.

«Вот и жена Провора из лесу идет с девками».

Родим свернул наперерез.

— Здорова будь, Ягодка!

Девки засмеялись, раздались от него. Только братьина жена не засмущалась, поклонилась в пояс да вперед пошла, будто немужняя.

Родим намек понял. Обнял, туес тяжелый с ягодой отнял, как перышко он ему.

— Вася пошто не с тобой?

— На реке. Рубахи моет. Так и льнет к воде своей, как водяница. Душу застудит. Сказал бы? С Медушей за вениками посылала — не йдёт.

— А Провор куда запропал?

— В городище подался. Доли у нового кмеса искать.

— Провор-то? Да-а… — удивился Родим. Вот, значит, чего взъярился отец. Был непутёвый вой один, стало два. — А ты чего с девками?

— А что я? Вот за ягодой.

— Как не мужняя живешь? Нехорошо…

— Так родил бы ты девчоночку. Она бы за ягодой пошла. Так ты ж вот не родил?

Родим почесал щеку.

— Не идет у меня с девчонками. Смотрю — как в меня, так мальчишки всё.

И вдруг Ягода встала посередь тропки, загородила путь Родиму.

— Ты бы пошел ко кмесу! Боюсь я за Провора.

— Да ты чего, Ярга? Что ему сделается-то?

— Не зови меня так! — озлилась Ягода.

— Так ведь дед назвал, не я, — глянул на нее сбоку, по-волчьи Родим. — Коли чуешь чего — так скажи. Я вой, я пойму. Может, сон какой?

А на лице его было: долго ли ты еще, Ягода, мужняя жена будешь? Недаром ведь дед тебя, как хозяйку зверья лесного, назвал. Мать воспротивилась, Ягодой стали кликать. Да вот он, Родим-то знает, какая она Ягода. Вой был Яргин дед, а бабка…

Вспыхнула, не досмотрела снов в глазах Родима Ягода, быстро пошла по тропинке к хате. Но туес не взяла. И знал Родим, в том его малая победа. И сын Провора старший в него пойдет. А привязать к себе — то пусть Провор, а Родим — вой, ему грех живое сердце неволить. Он полюбил, значит — свободу дал, чтобы как река текла, чтоб пил из нее, кого напоит. Тогда душа ее свободная жить будет. И навсегда радость будет между ними.

Отец считал — много девок Родим попортил, Родим же знал — волю дал многим. И силу дал. Нет от рождения у девки силы свою судьбу вести. Родим давал. Ни одна по нему ночей не сохла, всех сумел отпустить. И волчат в своем роду наплодил столько, что не переведется здесь его кровь. Отец же не вой. Ему про то знать не надо. Потому Родим и не винится, слушая отца, только усмешку прячет. Но молчит. Ведь отец, он один раз дан в этой жизни. Да и сам Родим от того вой, что таков был замысел отца. Кто знает тайну собственных мыслей? Только боги знают, о чем мечтал отец, кого в свой род звал.