Луиза Морган - Ведьмы. Запретная магия [litres]

– Ох, Урсула… – только и выдохнула она.

– Что? Что такое?

– Я вижу… Да у тебя все на лице написано!

Урсула коснулась волос, как будто это могло исправить ситуацию.

– Как такое возможно, маман? Я же и виду не подаю. Моркам не…

– Пфф! Моркам! Да он вообще ничего не замечает! Что же ты натворила!

Урсула стянула с головы платок и прошептала пересохшими губами:

– Сама не знаю.

Нанетт протянула руки, и дочь, дрожа, со вздохом шагнула к ней. Урсула обняла мать и мгновение стояла, крепко прижавшись, шепча в серебристое облако ее волос:

– Не знаю, по своей ли воле я это сделала. – Почувствовав, как Нанетт вздрогнула, она обняла ее еще крепче. – Все будет хорошо. Не волнуйся.

– Ох, Урсула! Ты должна сделать все, чтобы… Ты должна убедить мужа…

– Я знаю. Я сделаю это.

Заслышав тяжелую поступь Моркама на крыльце, они отстранились друг от друга. Нанетт направилась к печи, налила миску супа и поставила на стол рядом с половиной буханки хлеба и глиняным кувшином свежесбитого масла. Урсула изо всех сил старалась есть, но чувствовала себя хрупкой и уязвимой, словно была ранена. Ей пришлось заставить себя как ни в чем не бывало разговаривать с Моркамом, подробно изложить историю о незакрепленном колесе, о том, где это произошло и как трудно было его починить. Она отчиталась о продаже на рынке и выложила на стол кошелек, чтобы муж подсчитал их заработок.

Когда подошло время отдыха, Урсула, с трудом переставляя ноги, направилась в спальню. Она так отчетливо чувствовала на себе взгляд матери, как будто Нанетт положила обе руки дочери на спину и подталкивала ее. Несмотря на усталость и до сих пор не утихшую душевную боль, Урсула решила попытаться. Она тщательно вымылась и надела свежую ночную рубашку, пахнущую лавандой, которая хранилась у нее в шкафу. Она расчесала волосы так, что теперь они ниспадали по плечам, как шелковые ленты. Затем она проскользнула под простыни и устроилась рядом с супругом. Он лежал к ней спиной, поэтому она положила руку ему на бедро и прижалась так, что грудью касалась его лопаток.

И уловила его тяжелый вздох.

– Урсула, я устал, – пробормотал он.

– Моркам, уже столько времени прошло… – проворковала она.

– Да.

– Слишком много времени… – Она прижалась сильнее. – Не помню, когда в последний раз…

– Ну, – зевнул он, – так уж получилось, дорогуша. Ты вышла замуж за пожилого человека.

При этих словах она вздрогнула, резким движением убрала руку и, отодвинувшись на свою сторону кровати, уставилась в темноту. Через мгновение Моркам издал звучный храп крепко спящего человека.

Урсула долго не смыкала глаз, томясь одним желанием – чтобы рядом с ней лежал Себастьен. Одна только мысль о нем заставила ее желудок сжаться, а дыхание участиться. Если бы только, если бы только…

Но она прекрасно понимала, что мечтами о невозможном ее проблему не решить.

Она поставила себе цель. Она могла хранить память о Себастьене, но не надеялась снова его увидеть. Что следовало предпринять, так это каким-то образом заставить Моркама выполнить свой супружеский долг.

Это стало задачей для них обеих – матери и дочери. Нанетт подарила Урсуле только что сотканную ночную рубашку из прекрасного хлопка – такого тонкого, что она была почти прозрачной. Урсула стала купаться чаще обычного, особенно после работы в хлеву. Вымыв голову, она сушила волосы в лучах осеннего солнца, так что они стали соблазнительно виться вокруг ее лица. Нанетт спустилась по крутой тропинке к берегу моря и насобирала корзину устриц: это должно было способствовать выполнению Моркамом своих супружеских обязанностей. Урсула позаботилась о том, чтобы в присутствии мужа на ее лице играла приятная улыбка, чтобы поддразнивать его, заставлять разговориться во время ужина или когда им выдавался случай оказаться вдвоем на болоте.

Но ничего не помогало. Урсуле скорее удавалось привлечь внимание Моркама расчесыванием гривы и хвоста Арамиса, чем собственных волос. Его больше интересовали только что родившиеся двойняшки у скота, чем ее новая ночная рубашка. Каждую ночь он падал в кровать, как мертвец, и спал беспробудным сном уставших и праведников.

– Мне кажется, он всегда был таким, – сказала Урсула матери, когда они заворачивали новую головку сыра, отправляя ее дозревать в холодный подвал. – Это я другая.

– Когда ты будешь знать точно, Урсула?

– Я уже знаю, – коротко ответила та. – Я чувствую это. Чувствую ее.

– Ее? Ты уверена?

Урсула подвернула последнюю складку ткани и выпрямилась:

– О да. В потомстве Оршьеров и впрямь преобладают женщины, но дело не в этом. Я уже знаю, что она там, хотя живот еще не растет.

– Скоро начнет. Нельзя терять время.

– Не приложу ума, что еще я могу сделать.

Нанетт затолкала головку сыра на ее место на полке – глубоко под холмом, где он будет лежать, пока не созреет, и повернулась, вытирая руки о фартук.

– Я сварю тебе снадобье, – сказала она.

– Моркам никогда его не выпьет.

– Моркам никогда и не узнает.

Моркам объявил, что собирается выгнать овец на болото пощипать последней летней травы. Урсула приготовила обед из хлеба, сыра и пива и с улыбкой проводила его. Как только он ушел, Нанетт достала гримуар и раскрыла его на кухонном столе. Урсула разбирала старофранцузские слова, пока мать металась между прачечной и садом, который уже начал засыпать в преддверии зимы, но где все еще можно было найти несколько увядающих трав и стебельков чеснока. Она отыскала омелу и мать-и-мачеху, корень любистка, манжетку и коровяк. Целый день снадобье кипело на плите на медленном огне, пока не уменьшилось в объеме всего до нескольких столовых ложек едкого сиропа. Его нужно было оставить на алтаре на весь день, но времени на это не было. Нанетт приготовила рагу из кролика с луком, картофелем и морковью. Снадобье она спрятала в шкаф, а за ужином вылила его – все до последней капли – в порцию рагу Моркама. Урсула удивилась, что он не возмутился насчет запаха. Возможно, выпитое пиво и съеденные бутерброды притупили его вкус, а может, лук в рагу приглушил запах снадобья.

Глубокой ночью он разбудил Урсулу, которая спала уже несколько часов. Она вскрикнула от испуга и удивления, когда он навалился на нее. Он овладел ею, церемонясь не больше, чем болотный жеребец, когда покрывает одну из своих кобыл, – неистово и быстро. Когда все было кончено, он откинулся на спину, оттолкнув ее с выражением отвращения на лице, как будто это она жестоко обращалась с ним, а не наоборот.

На мгновение она подумала, что все будет хорошо. Да, было неприятно, но дело было сделано. Все свершилось как раз вовремя, чтобы Моркам был убежден, что он отец ребенка, который должен был родиться весной.