Владимир Фёдоров - Сезон зверя [litres]

Собаки, ведущие охотников по следу Зверя, были совсем недалеко от лагеря, когда там вдруг началась стрельба. Стало ясно, что людоед вышел к палаткам. Охотники, срезая путь, припустили бегом напрямик к лагерю, собаки захлебывались от лая.

Геологи и вертолетчики на терраске махали охотникам руками и показывали в сторону перевала:

– Туда, туда ушел! Он самый, хромой.

– И как я его ни разу не зацепил! – сокрушался Диметил.

Собаки рвались с поводков, и охотники спустили их.

Выбравшийся на берег Зверь увидел, как по противоположному склону, наискосок, помчалась целая гавкающая свора. Зверь сообразил: собаки взяли след Белогрудого. А это значило, что для него опасность пока миновала. Он постоял еще недолго на мокрых камнях, будто пытаясь увериться в правоте своей догадки, а потом, с хрипом прогоняя сквозь горло воздух, направился к ближнему распадку и похромал по нему вверх.

Палатка Белявского была рядом, и Верка слышала, как оттуда доносился гневный крик возвратившегося в лагерь Сосновского:

– Ты что думаешь, если штокверк с золотом подцепил, то тебе все и спишется?! Медаль на грудь повесим?! Да кому он на хрен нужен, твой штокверк, такой ценой?! Три трупа за сезон! В одном отряде! Да у вас за целую пятилетку по всей экспедиции столько же было. Знаешь, небось, что итоги соцсоревнования в честь съезда на носу! И где мы теперь окажемся? В заднице! А значит, и финансирование, и фонды соответствующие получим!.. Нет, ты у меня не только партбилет на стол положишь, но и под суд пойдешь за… за…

– Преступную халатность, – подсказал услужливо инженер по ТБ.

– Вот именно! Ты у меня!.. Сегодня же ликвидируй работы! Завтра утром весь отряд – в вертолет!..

Последняя фраза оказалась для Верки самой страшной. Закусив губу, она уткнулась в спальник и беззвучно заплакала. Верка уже не слышала, как Сосновский отдал еще одно распоряжение:

– И насчет похорон Хмарова скомандуй. Пусть прямо сейчас и начинают.

Дело в том, что когда тела студента и шурфовщика привезли в лагерь и Сосновский собрался доложить в экспедицию о втором погибшем, то никто из присутствующих не смог вспомнить ни одного из родных или близких Хмарова, кому следовало бы сообщить о смерти. Открыв вьючник Тамерлана, где лежали все его немногочисленные пожитки и документы, так и не нашли среди них ни одного адреса или имени. Но зато почти сразу попал на глаза уже пожелтевший листок бумаги, на которой корявым жирным почерком было выведено:

«Завищание

Если я помру своей или нисвоей смертью то прошу схаронить миня пряма на участке работ. Родных у миня никаго ни осталася и так будет покойнее.

К сему Хмаров Степан Петрович»

Ниже стояла такая же корявая подпись и дата уже пятилетней давности.

Прозвучавшие раз за разом несколько взрывов, раздробивших мерзлоту, стали последним салютом человеку, который, как сказал над могилой Сосновский, «отдал всю свою непростую жизнь геологии и внес немалый вклад в освоение недровых богатств Северо-Востока страны».

Молча выпив над небольшим желтым холмиком, увенчанным столбиком с табличкой и жестяной звездочкой, все тихо занялись своими делами, готовясь к отлету. Верка на похороны не пошла, сказав, что плохо себя чувствует и для нее это будет слишком тяжело.

К вечеру, оживив грустно затихший лагерь лаем собак и возбужденными голосами, возвратились охотники. Все тут же высыпали из палаток.

– Порядок, – отрапортовал Сосновскому старший. – Ухлопали хромоногого! В соседней долине, на самом верху, собачки его на Сером Прижиме обложили. Ну и умный оказался, сволочь! Подходим мы, а он спиной к яру стал, ухватил передними лапами деревину и колошматит ею собак, подойти им не дает! Ну, мы в него и разрядили по обойме. Грохнулся с прижима, а там высота метров двадцать… Глянули сверху – лежит, не шевелится. Мы и спускаться не стали. Да и на кой он нужен, людоед, пусть гниет вместе со шкурой! Кстати, шкура-то у него масти редкой, не зря говорят, бог шельму метит – почти черный весь, а на груди пятно белое…

Стоявшая позади всех Верка тихо вскрикнула и упала. Несколько мужчин бросились к ней, но Диметил подхватил на руки первым.

– Нервы не выдержали, – заметил один из вертолетчиков.

– Да тут у слона не выдержат! – зло сплюнул Сосновский. – У мужика крыша поехать может, не то что у девчонки. В постель ее да приглядите. Займитесь, доктор!

– Нет-нет, и-извините меня, – уже очнувшись и услышав последние фразы, Верка замотала головой: – Я сама. – И, отстранив Диметила, который пытался ее поддержать, неуверенно пошла в палатку.

Тупо и бесчувственно уставившись в темноту, она сидела до тех пор, пока в лагере не стихли последние разговоры. А потом взяла фонарик, револьвер, лопату и шагнула в темноту.

До Серого Прижима оставалось совсем недалеко, надо было только обогнуть по тропе небольшую скалу, и вдруг за этим последним поворотом вспыхнуло ослепительное сияние. Верка невольно зажмурила глаза, а когда открыла их, то увидела, как над долиной медленно поднялся сияющий диск, еще раз ярко полыхнул и исчез.

«Прилетели за ним! Он жив! Они спасли его!..» – Верка опустилась на сырой холодный камень и наконец-то заплакала. Это были и слезы радости – ее любимый жив, и слезы горькой утраты – она его больше никогда не увидит…

Реанимационная бригада работала прямо в дисколете. Корабль еще только входил в подпространство, а пациенту уже поменяли шесть жизненно важных органов, закачали необходимое количество искусственной крови, регенерировали разрушенные костные ткани. И он, непонимающе замигав глазами, тихо зашептал:

– Где я?.. Почему я не трансформирован?.. Кто вы?..

– Закон компенсации, парень! – Один из врачей-реаниматоров склонился к нему. – Сработал закон досрочной компенсации. Ты получил от своих дикарей по полной программе, в пять раз больше, чем положено за год самого жесткого наказания. Так что ты больше не Транскрил и скоро будешь на родном Лемаре.

– Считай, что очень удачно выкрутился из этой переделки, – добавил главный реаниматор. – Еще бы чуть-чуть – и не подлежал бы восстановлению.

– Я не хочу! Я не хочу на Лемар! – Глаза его полыхнули отчаянием. – Вера! Вера! Я хочу к Вере! Верните меня назад! Верните!

Он попытался встать, но не смог. От слишком резкого движения боль пронзила тело, хоть оно и было в анестезии. Перед глазами вспыхнули красные круги и пополз текст, тот самый земной текст, который он раз за разом прокручивал в мозгу, умирая под прижимом. Гир зачем-то попытался и сейчас произнести его вслух: «Когда вы достигнете конца вашей жизни, единственное, что будет иметь какое-то значение, – это та любовь, которую вы отдали и получили. В своем путешествии в следующий мир единственное, что вы можете взять с собой, – это любовь. Единственная ценная вещь, которую вы оставите в этом мире, – это любовь. Больше ничего. Вот почему любовь – это величайший дар в жизни. Она придает жизни смысл. Именно благодаря ей стоит жить».