Ричард Матесон - Нажмите кнопку: Cборник

Я уже старый человек и, хотя никогда не был болтуном, не имею ничего против доброй беседы. И все же с самого отъезда ни я, ни мой попутчик так и не завели разговор. Полтора часа подряд я пытался читать остинскую газету, но тут наконец отложил ее на пыльное сиденье и бросил быстрый взгляд на маленький саквояж, отметив, как плотно сжимают костяную ручку тонкие пальцы юноши.

Откровенно говоря, меня мучило любопытство. Кроме того, что-то в лице попутчика напомнило мне моих сыновей — Лью и Тилана. Я поднял газету и протянул юноше.

— Не хотите почитать? — спросил я сквозь стук двадцати четырех копыт и скрип самого дилижанса.

Но он лишь покачал головой, даже не улыбнувшись. Как раз напротив, губы его сжались еще плотней, с выражением горькой решимости. Такое не часто встретишь у молодого человека.

Трудно в этом возрасте удерживать в себе горечь и решимость, намного легче рассмеяться и забыть о своих злоключениях. Возможно, именно поэтому юноша и показался мне таким необычным.

— Я уже все прочитал, можете взять, если хотите, — сказал я.

— Нет, спасибо, — коротко ответил он.

— Интересные вещи пишут, — продолжал я, не в силах сдержать развязавшийся язык. — Некий мексиканец утверждает, будто бы застелил молодого Уэсли Хардина.

Юноша на мгновение поднял взгляд и изучающе посмотрел на меня. Затем снова сосредоточился на своем саквояже.

— Только я не верю в эти слухи, — добавил я. — Еще не родился тот человек, что справится с Джоном Уэсли.

Молодой человек явно не собирался поддерживать беседу. Я откинулся на тряском сиденье и изредка посматривал на попутчика, но тот упорно отводил взгляд.

И все же я никак не мог уняться. Что за странная тяга к общению у стариков? Возможно, они боятся провести последние свои годы в пустоте.

— Должно быть, у вас в сумке золото, — сказал я, — раз вы ее так бережете.

На этот раз он одарил меня улыбкой, но совсем не веселой.

— Нет, не золото, — ответил молодой человек, и я заметил, как нервно дернулся кадык на его худющей шее.

Я улыбнулся и решил поскорее расширить брешь в его молчании.

— В Грантвиль направляетесь?

— Да, в Грантвиль, — сказал юноша, и по голосу я вдруг отчетливо понял, что он не южанин.

И тогда я замолчал. Отвернулся и с каким-то неловким чувством уставился на бесконечную равнину, покрытую удушливой пеленой солончаковой пыли, на выцветшие пятна чахлого кустарника и обширные пустыри между ними. На мгновение моя грудь сжалась от той неприязни, которую мы, южане, испытываем к завоевателям.

Но есть то, что сильнее гордости, — это одиночество. Оно заставило меня повернуться к молодому человеку и снова увидеть в нем что-то напоминающее моих мальчиков, отдавших жизни под Шайло. В глубине души я не мог ненавидеть этого юношу за то, что он родился в другой части нашей страны. Как бы ни переполняла меня непреклонная гордость конфедерата, ненависти во мне не было.

— Собираетесь поселиться в Грантвиле?

Глаза молодого человека заблестели.

— Только на время.

Тонкие пальцы еще сильнее сжали саквояж на коленях, и внезапно он выпалил:

— Вы, наверное, хотите посмотреть, что у меня.

Он не договорил и сжал губы, будто рассердился на себя за эти слова.

Я не знал, что ответить на его неожиданное и не до конца высказанное предложение. Молодой человек воспользовался моей нерешительностью и заявил:

— Ничего страшного, никто не говорит, что вам обязательно должно быть это интересно.

И хотя я мог возразить, что мне как раз интересно, но каким-то образом понял, что это будет неправильно.

Дилижанс покатил вверх по каменистому склону, и юноша откинулся на спинку сиденья. Резкие горячие волны пыльного ветра хлынули в открытое окно. Молодой человек укрылся от них за занавеской, которую задернул сразу после того, как мы выехали из Остина.

— У вас какие-то дела в нашем городе? — поинтересовался я, прочистив от пыли нос и вытерев песок с губ и уголков глаз.

Юноша подался вперед.

— Вы живете в Грантвиле? — громко спросил он, пытаясь перекричать кучера Джеба Ноулза, понукающего лошадей и хлещущего кнутом по их напряженным от усилия спинам.

Я кивнул и улыбнулся:

— Держу бакалейную лавку. А сейчас ездил на север, повидаться со своим старшим. со своим сыном.

Он, казалось, и не слышал моих слов. Его взгляд наполнился такой решимостью, какой мне прежде видеть не доводилось, во всяком случае вспыхнувшей так внезапно.

— Не могли бы вы сказать мне одну вещь? — начал он. — Кто в вашем городе самый быстрый стрелок?

Этот вопрос поразил меня тем, что явно родился не из праздного любопытства. Я понял, что юноша заинтересован в моем ответе куда сильней, чем это обычно бывает. Пальцы, сжимающие ручку черного саквояжа, побелели от напряжения.

— Стрелок? — переспросил я.

— Да. Кто самый быстрый пистолет в Грантвиле? Хардин? Он часто сюда приезжает? Или Лонгли? Они бывают здесь?

В этот момент я понял, что с юношей не все в порядке. Нетерпение, с которым он задавал вопрос, лежало далеко за пределами обычного интереса.

— Боюсь, я мало знаю о подобных вещах, — сказал я. — В городе хватает проходимцев, и я первый готов это признать. Но я иду своей дорогой, как и многие другие почтенные люди, и мы не ищем себе неприятностей.

— Но как насчет Хардина?

— Боюсь, этого я тоже не знаю, молодой человек. Но кажется, я слышал, что он сейчас в Канзасе.

На лице юноши отразилось острое и искреннее разочарование.

— Ох, — прошептал он и откинулся на спинку сиденья. Затем резко вскинул голову: — Но у вас же есть другие стрелки? Опасные парни?

Я посмотрел на него и пожалел о том, что отложил газету и позволил болтливости взять над собой верх.

— Такие парни, — холодно ответил я, — есть повсюду на нашем разоренном войной Юге.

— А шериф в Грантвиле есть? — задал молодой человек следующий вопрос.

— Есть, — признал я.

Но почему-то умолчал о том, что шериф Клит — не более чем пустое место, что этот человек боится собственной тени и до сих пор держится на своем посту только потому, что окружное начальство находится слишком далеко и не видит, какой бесполезной работой занимается их ставленник.

Этого я молодому человеку не сказал. Испытывая смутную неловкость, я не сказал ему больше вообще ничего, и мы отгородились друг от друга молчанием. Я погрузился в свои размышления, он — в свои, какими бы странными и запутанными они ни были. Он смотрел на свой саквояж, барабанил пальцами по ручке, и его хилая грудь вздымалась и опадала при каждой встряске.

Скрипели и грохотали колеса, мелькали толстые спицы. Покрикивал сверху кучер, и стучали по пыльной дороге копыта. Вдали на холме показались дома Грантвиля — сбившиеся в кучу и выжидающие.