Шимун Врочек - 13 монстров (сборник)

Горгоны синхронно взмыли, развернулись в воздухе. Тот вертолет, что по центру, вдруг клюнул носом, на мгновение застыл и камнем полетел вниз. Вслед за ним обрушились фланговые.

Вот и все, запоздало понял Артем. Он знал, что надо метнуться в сторону, убраться, уберечься от десятка тонн падающего металла. Знал. Но рефлекса сохранения жизни, того, что рождает страх, у Артема не было. Среагировал он слишком поздно.

С минуту, закрыв ладонями рот, чтобы не заорать от горя, Инга стояла недвижно. Затем медленно, очень медленно пошла прочь. Она брела, куда глядели глаза, на ходу утирая слезы с лица.

Вновь уцелела, сбивчиво думала она. Вновь осталась одна. Едва не поверила, что рядом будет такой же, как она. Бесстрашный. И вот…

Надо жить дальше. Хотя… что значит «жить»? Она же свидетель, от свидетелей принято избавляться. Плевать!

Бекетов ждал на той же поляне с высокой, по пояс, травой. Инга не помнила, как до нее добралась.

– Что? Что там случилось? – бросился к ней капитан ФСБ.

– Там? – машинально переспросила Инга. – Там погиб мой жених.

– Сочувствую. Но меня интересует…

– Горгоны, – выдавила из себя Инга. – Он пытался предупредить вертолетчиков, кричал, что эти твари бессмертны. Не помню, кто это такие. Посмотрите в словарях.

Опустив голову, она побрела к реке.

Бекетов пристально глядел ей в спину. Двое сотрудников приблизились, встали по сторонам.

– Убрать? – тихо спросил один.

Бекетов колебался. Его догадки подтвердились, отработанный материал больше не нужен. И все же… Жалко мне, что ли, эту убогую, с удивлением подумал капитан.

– Не надо, – сказал он вслух. – Она, может, еще понадобится, когда начнем искать с тварями общий язык. Пускай болтает, ей никто не поверит.

Инга обернулась.

– Что ж не стреляете? – бесстрастно спросила она. – Ладно, как хотите. Позвоните тогда в Красноярск. Пусть мне возьмут билет до Москвы. И вот что, я решила… Неважно. Пускай приведут Шамиля – я забираю его с собой.

(фэнтези)

Сначала Ешка услышала звуки, будто рядом с ней билось чье-то громадное сердце. Потом глухие удары переросли в ритмичное содроганье земли, которой когда-то засыпали Ешку. С надсадным хряпом лопнули корни, опутавшие, пронзившие ее тело. Зашевелился язык, вытолкнул изо рта печать – политую воском тряпку. Заныли, срастаясь, переломанные кости.

Ешка попробовала шевельнуться. Получилось. Земля больше не давила, не сковывала, не мешала двигаться. Только деревянный кол, вбитый в грудь, не давал приподняться. Ешка обхватила его хлипкими ладонями, потянула. Извиваясь под полуистлевшей тканью, щекоча соски и живот, из раны поползли черви.

Кожа помнила форму каждого подземного жителя: одни гладкие, в слизи, другие – с жесткими щетинками. Но хуже всего были жужелицы с их рвущими жвалами. А уж твари, которые откладывали яйца в ее нутре… Сколько же времени они глодали плоть, тянули жидкость, которая сочилась из нее?

Ешка устала бороться с колом и затихла.

А подземные толчки все не прекращались. Неведомая сила звала, тревожила, заставляла обернуться тугими жгутами размякшие, ставшие жировоском мускулы.

Ешка все-таки вырвала кол. Ввинчиваясь в слои земли, поползла наверх, навстречу звукам. Пробила костяшками пальцев слой дерна, разорвала спутанные в войлок корешки трав, расшвыряла тяжелые куски и выбралась.

Задрала к небу голову. Луна нежно коснулась обнаженной лобной кости, сморщенных коричневых глаз со сжатым в щель зрачком, погладила скулы.

Теперь Ешка смогла видеть.

Ночная просинь заливала мир. Жестяной гладью блестело озеро. Мокрые от росы травы и листья осин бликовали, перемигивались с полным диском на звездном небе.

Ешка оглядела руки – темная, иссиня-багровая, облупившаяся на суставах кожа становилась белой, светящейся, затягивала высунувшиеся кое-где косточки; загнутые вовнутрь черные ногти укорачивались, выравнивались.

А через миг возле ямы стояла прежняя Ешка, полуночница, и ловила звуки, которые подняли ее из проклятой могилы.

Ешка беззвучно рассмеялась. В темноте свернули белейшие зубы. Нашел кто-то потерянный ею бубен! Вызвал к жизни. Повернул время вспять.

Полуночница вдохнула призрачное свечение ночного мира и озерную влагу, которой было пропитано все вокруг.

Чуть поодаль, за кустарником, у темной стены леса, послышались голоса.

– Да отступись ты, Велимир, пойдем в село. Ничего с дедом не станется. Поплутает в лесу и вернется. Не впервой, поди… – сказал невысокий крепыш, хорошо видный Ешке.

Ей даже пришлось сощуриться – не ровен час, в темноте сверкнут глаза. Не ко времени это – показываться людям.

– То-то и оно, что такое впервой. Молчал столько лет на печи. А тут посредь ночи как закричит – поднимайтесь, люди! Беда! Всех переполошил. Тятя ругается, мать и жена мальцов успокоить не могут. И никто не заметил, как дед из избы утек. Почуял, видать, что-то, – возразил высоченный мужик. – Да еще старшие ребята ушли с вечера. Колобродят где-то, и послать за дедом некого.

– Да у него что чуйка, что голова – набекрень от старости. Проспится под кустом и вернется, – попытался возразить крепыш.

– Дедко! Ушкан! – заорал Велимир.

Остановился и прислушался – не раздастся ли какой звук в ответ. Тишина. Но по плечам здоровяка прошла дрожь. Ага, почуял Ешкин взгляд. Хорошо! Видать, ее сила не пропала, не утекла в землю.

Ночные прохожие вошли в лес.

А звуки бубна, которые, видать, были слышны только полуночнице да сбежавшему Ушкану, оборвались.

Ешка замерла. Многое, очень многое, напомнило ей имя прыткого деда. И поняла она многое… К примеру, сколько зим и лет промчалось, пока она кормила собой подземный народец. Другой бы на ее месте давно землею стал. Но только не она.

Ну что ж, пора начать новую жизнь со старой встречи.

И полуночница легкими, летучими, шагами двинулась в лес. Но не по тропе, которой прошли люди.

Полуночницей Ешка стала не вдруг, и уж совсем не сразу это осознала.

А началось все с ночи, когда она, пятилетняя, еще спала в зыбке, которая стала мала ей. И Ешка подгибала ноги, пинала во сне пятками плетеный борт – раскачивала сама себя.

Случились три неурожайных осени подряд, и от бескормицы новые ребята не народились. Оттого в избе стало пусто и тихо.

В предзимок бабку Шушмару дядья с почестями вывели из избы под руки – помирать в лесу, в урочище Мары. Все равно толку от нее не стало: стара и больна; пестовать в зыбке некого, а мести пол скоро малая Ешка начнет. Мать уже приучала ее к помелу. Да и старшому дяде, кряжистому, уже седоватому мужику, повезло найти безродную девку, которая согласилась пойти за него.