Шимун Врочек - 13 монстров (сборник)

Ешка встревожилась и тронула за руку парнишку, который тоже, как Ешка, по малолетству ходил во внешнем круге и не имел пары:

– Чего-то вытьян голосит, – сказала она.

Парнишка покосился на нее и отошел. Ешка поняла, что слышит вытьяна только она. Но не догадалась тогда, что «поющая кость» хотел предупредить народ о страшном предательстве.

Не все селяне остались верны Роду, многие из них впустили в душу Бога-на-Кресте. Тайно доложили служкам крестового о запретном хороводе. И князь прислал лихих людей чинить расправу над ослушниками. Были среди них и те, кто жил разбоем и смертоубийством, прикрывая злосердие фигуркой крестового, болтавшейся на шеях на кожаном шнурке.

Ешка и вздохнуть не успела, как на голове оказался мешок, сильные руки сграбастали ее и потащили куда-то. Услышала только отчаянные крики и женский визг.

Как же так! Матушка! Тятя! Почему не защитил Род своих детей?

Ешка забилась, как одержимая, пока страшный удар в ухо не прекратил ее страдания.

Сначала она услышала голоса:

– На что малую приволок? – хрипло спросил один.

– Так она высоченная. Подумал, девка, – стал оправдываться другой.

Ешка видела перед собой только темень – настоящую, густую, застлавшую глаза. И поняла, что голова по-прежнему в мешке.

А вот сарафана с рубашкой не было – живот и ноги холодил ветер. Руки связаны за стволом дерева или столба.

– Ну и имай ее сам, – загоготал первый.

Грубые пальцы с заусенистыми ногтями тронули Ешкину сюку.

– Не можно, – заявил второй. – Она точно кровей еще не роняла. И не мохната – три волосинки.

– А ты варежки вязать собрался? – спросил кто-то подошедший. – Али не справишься?

Женские душераздирающие вопли и вой перекрыли довольный хохот разбойников.

– А-а-а-а-а! Лю-ю-ди добрые-е-е! Не сдюжу позору-у!

– Сдюжишь! Ннна! Руки ей держи!

Ешка против воли взвизгнула – чья-то рука сдавила, точно клещами, сосок на ее плоской груди – и в этот же миг поняла: нужно, чтобы с головы стянули мешок. Не все лесные жители зрячи. Они увидят обидчиков Ешкиными глазами, помогут. Взмолилась:

– Дышать нечем! Снимите тряпку!

– Вот тебе и малая! – удивился кто-то из разбойников. – Не отпустить просит, а дыхалку ослобонить! Слухай, Ушкан, я после тебя…

Веревка вокруг шеи ослабла, кто-то потянул мешок.

– Эй, Ушкан, не трожь! Оглазит твой уд, испортит! Они такие, лесные девки… Потом захочешь, да не сможешь!

Снова хохот.

«Да ну вас!» – сказал Ушкан и стянул мешок.

В свете разбойничьего костра на Ешку с любопытством уставилось молодое широкоскулое лицо чернявого парня.

– Ох ты!.. Ягодка-малинка! – выдохнул он и затеребил поясок на штанах.

Ешка постаралась не глядеть туда, где на земле шевелились нагие тела и слышались болезненные стоны и похотливые подначивания. Ее глаза искали средь деревьев тех, кто поможет. Не допустит непотребства. Спасет.

Сцепила зубы и смолчала, когда уже голый Ушкан, приговаривая: «Сладкая… смирная… лежи тихонько, жива будешь», разрезал путы на ее руках, уронил на корни сосны, больно впившиеся в спину, подхватил под коленки, потащил к себе, насаживая на темный, взбугрившийся жилами уд.

И ночь увидела в выпученных от боли Ешкиных глазах ту муку, которая сопровождает переход человека из Яви в Навь. А пролитая кровь впиталась в землю и закрепила никому не дознамый сговор между Ешкой и миром самой Мары…

– Братцы, да она уссалась, – сказал, отваливаясь, Ушкан, перепачканный кровью от живота до коленей. – Вот так малая… Имливей иной бляди…

Никто не откликнулся.

Ушкан огляделся: его подельники окоченели на месте. Кто над телом полонянки, разинувшей рот в крике, да так и замершей; кто поодаль костра, кто у котла.

Застыли даже языки огня и струйки пара от варева.

Из чащи тянулась нежить в белых рубищах, со стоявшими дыбом, шевелившимися, как змеи, волосами. На корявых, цвета брюха тухлой рыбы, мордах тварей не было глаз, только пасти с висячими клыками.

Ушкан схватился за фигурку бога на шее, но забормотал не то, что называли крестовники молитвой, а старые обережные слова. Беспомощно заозирался и краем глаза зацепил девку, которую только что имал, несмотря на ее детское тело.

А Ешка, упершись затылком в ствол сосны, а подбородком – в выступавшую ключицу, смотрела поверх своих согнутых коленей на тех, кто отныне подвластен ей.

И вот ее глаза багряно полыхнули.

Твари, словно обретя зрение, бросились и на насильников, и на их жертв. Вонзали клыки в горло и, хлюпая, содрогаясь утробой, тянули жизнь. Высосанные валились наземь, как пустые кожи.

Даже рассвет не остановил пиршества нечисти.

Ушкан, который только подвывал, глядя, как сужается круг около дерева, вдруг плюхнулся на брюхо и подполз к Ешке. Зарыдал, взмолился:

– Прости, не губи!.. Наняли моего дядьку разогнать язычников с их сборища! А отец должен дядьке за коней! Вот и отправил меня в счет долга!

Ешкины глаза сверкнули еще жарче.

Но нежить остановилась в паре шагов от дерева. Ешка даже дышать перестала от ярости. Почему твари медлят? Вот он – предатель и насильник! Хватайте, кормитесь! А потом поняла: она повязана с погубителем своей же кровью. Теперь Маре что сама Ешка, что хитник ее девочисти – оба едины.

Как только лучи солнца проникли в лес, твари поплелись в чащу погуще – отсыпаться. Не скоро они покинут место, где пировали, а может, и вообще не уйдут. Будут поджидать новую еду: и честной народ, и крестоверцев. Им все равно.

Ешка поднялась и – как была, голяком, – двинулась за нежитью. На обидчика даже не глянула. Оставила на суд его Бога-на-Кресте. И против своего Рода.

Ушкан этому несказанно обрадовался и кинулся было прочь, но остановился. А как же мешки и сумы с добром? У дяди, поди, и денежка водилась… Да и его топорик не помешает. Но только пристроился потрошить чужое, как услышал тонкий высокий вой. Что такое? На волчий не похоже. Может, див, про которого отец сказывал? Поднял глаза: перед ним стояло лесное страшилище! Ростом взрослому мужику по колено, одноглазое, с отвисшей губой. Руки до земли, уд как стручок, а ноги кривей оглобли. Тьфу, срамота, мерзость!

Ушкан швырнул в уродца топор.

И тут же все помутилось перед глазами от свирепой боли.

Ай! На Боли-бошку  [10]нарвался! Все, конец ему, Ушкану! Старики говорили, что если Боли-бошка привяжется, то не отстанет, пока не изведет человека. Или сам хворый на себя руки не наложит.

Ушкан, схватившись за голову, которую словно тьма змей разом жалила, заметался меж сосен. Все бросил, помчался вслед за девкой, которая, видно, его так наказала за насилие.

Догнал, дернул за хрупкие плечи, развернул малую и бросился на колени перед ней:

– Прости-помилуй!