Андрей Сенников - Девять

— Ну-ну, — сказал Дикой и вышел со двора.

Кольцо в калитке брякнуло.

— Нет там не фига! — сказал Леха сразу же, едва они отошли от ворот. — Врет старая!..

— Да?

Дикой размышлял. Штангу магнитометра он закинул на плечо и шагал размеренно, посматривая по сторонам. Улица заканчивалась. Впереди маячило еще три дома, но явно нежилых: у одного развалилась крыша, другой был заколочен наглухо, хотя с виду еще вполне крепкий. Последний сруб врос в землю по самые окна. Они печально смотрели пустыми провалами на здоровенную кучу всякого хлама в палисаднике, поросшую сорняками. У подножия деловито копошились куры. Забора не было.

— Точно нет! Я у Доцента карту смотрел — нет ничего!

Леха горячился. Уж чего он сейчас не хотел наверняка, так это тащить аккумулятор семь, а то и больше километров по жаре, через тайгу, по еле заметной тропке. А потом еще и назад — втрое… Сейчас он хотел полежать в тенечке. Подремать. Пожевать чего-нибудь основательного. И, конечно же, выпить! Ну, не было сил больше слушать это сладкое «буль-бульк» прямо перед носом, в вещмешке Дикого. Леха так ясно представил себе, как он, отогнув мизинец, опрокидывает в пересохший рот полстакана самогона, а потом, крякнув, вгрызается в горбушку ржаного хлеба, посыпанную крупной солью и зеленым лучком, что в глазах помутнело.

Они остановились у приметной кучи. Куры забеспокоились, но петух, сидевший на остатках забора, только приоткрыл тонкие пленки век. Дальше улица, пропетляв немного меж заброшенных огородов, скрывалась в узкой просеке. Вжикали слепни, тяжело гудели шмели. Куры возобновили свою возню. Петух посматривал ни них, как евнух, которому по долгу службы приходится торчать на солнцепеке…

— Карту, говоришь, смотрел?.. — Дикой покусывал сорванную травинку, обозревая пространство впереди. Деревня его больше не интересовала: измерено, взвешено и все такое… — Я тоже смотрел…

— Ну вот!

— Что вот?!! Ты хоть карту читать умеешь?! Это тебе не в «очко» на сигареты играть… Кстати, дай закурить…

Дикой смял папиросную гильзу. Бросил обгорелой спичкой в петуха, оставшегося безучастным, и принялся пускать дым изящными струйками, замысловатыми колечками, словно не «Беломор» смолил, а «Мальборо».

— Есть там деревня… «Каранаково», или село. Точно помню, — сказал он и нахмурился. Утер со лба пот. — Только…

— Во-во, — подхватил Лёха, мучительно пытаясь припомнить, что такого странного слышалось ему в названии.

— У нас пойла сколько? — оборвал Лехины размышления Дикой.

Аргумент был железный, но Леха попытался.

— Может, хватит! Может, водила бак поправил, и «Доцент» в город сгонял…

— Не смеши манду, она и так смешная…

Дикой затоптал окурок.

Леха погрустнел, поник. Чего уж тут. Выпивки, действительно, хоть плачь! И этот хер в степенях никуда не поедет, потому, что денег у него нет. А того, что в банках — одному Дикому мало будет, не говоря уже о пяти работягах партии, что маялись сейчас в ожидании хорошей попойки в последний, перед закрытием раскопа, день. Потом, надо же и для девочек-студенточек припасти: вдруг, кому обломится? Ему-то все равно, но вот иные прочие очень бы даже… Взять хоть Дикого. Несмотря на свою страхолюдную внешность, он у практиканток имеет некоторую симпатию: ха-ха, хи-хи, тут поможет, там прижмет невзначай, словом линию тонко ведет… Нет, еще литра три надо, а то и больше…

— Жрать охота, — сказал Леха, наконец.

Дикой хмыкнул. Глянул в конец улицы, пустой, как глубокий космос. Марево подрагивало над колеями и чахлой травой.

— Ты с этой байдой, — он кивнул на аккумулятор, — До просеки добежишь?

— А? Чего? — Леха закрутил головой. До начала просеки было метров двести…

Вопрос, впрочем, был риторическим. Как оказалось,…

Дикой, не дожидаясь ответа, аккуратно положил штангу на землю, стянул с шеи ремень и, едва выпустив его из рук, в немыслимо длинном, вратарском прыжке метнулся к ближайшей курице, сгреб лапищами и, отсекая предсмертное кудахтанье, свернул шею коротким движением кисти.

Остальные кинулись врассыпную. Петух замахал крыльями и хрипло заорал, словно напильником по жести заводил. Дикой уже подхватывал магнитометр и штангу.

— Чё стал, бар-р-ран?!!!

Леха вцепился в аккумулятор и побежал по дороге на полусогнутых, отклячив зад. Дикой бежал следом, прижимая добычу к боку локтем. На сгибе другого, на манер копья, болталась штанга. Прибор бил по груди. Связанные пуповиной кабеля, они бежали к лесу, словно причудливые в своей непохожести сиамские близнецы, причем со стороны могло показаться, что длинный хочет проткнуть маленького своей пикой насквозь.

Леха осилил метров сто и перешел на шаг — ладно, что не упал. Сердце колотилось, как рыба в садке. Горло сжимало спазмами. Он открывал рот, шумно втягивая горячий воздух в прокуренные легкие, потом закашлялся. Сплюнул тяжелые комки горькой никотиновой мокроты. Дикой запыхался меньше, но тоже не бежал. Голова курицы болталась из стороны в сторону на каждом шаге. Он притормозил и запихал птицу в мешок.

— Пошли потихоньку…

— Надо бы это… голову…

— Ага, я тебе посреди дороги показательное потрошение устрою! По всем канонам… поварского… дела…

Леха оглянулся. Никто их не преследовал, да и вряд ли кто-то заметил. Ручаться, конечно, нельзя, но теперь их беготня казалась глупой затеей — чистой воды ребячеством. От кого? От горстки стариков? Как пацаны… Веня этот… банки бы не разбил…

Они добрались до тенистой просеки. Особо не полегчало: воздух был таким же горячим, как на солнцепеке, но куда более влажным, густым, липким и осязаемым, как паутина на лице. Дождей не было с неделю, но здесь, в разбитых тяжелыми грузовиками колеях, кое-где стояла вода. Парило нещадно…

«Каранаково», — подумал Лёха. — «Что с ним не так?»

— Вот здесь, у начала отрогов Янецкого Алатау есть интересная долина, которую местные аборигены называют не иначе, как «Долиной Теней». Названьице так себе, слыхали и пострашнее, но тельмучены — потомки некогда кочевавших по здешней тайге племен хуннской ветви, — наотрез отказываются говорить об этом месте, не говоря о том, чтобы кого-нибудь туда проводить. Говорят, что там есть несколько озер с чистейшей водой, но это так… не подтверждено…

— Почему? — спрашивает худенькая девчушка, вздергивая плечики, — Разве картографическая съемка этого района не производилась? Этого же просто нелепо…

Щеки у нее тут же краснеют, хотя, может быть, это отсветы пламени.

— Видишь ли,… м-м-м… Пустырникова, да? Так вот, видишь ли… — начинает Доцент, и голос его бархатистыми интонациями напоминает урчание кота, подбирающегося для прыжка. — Как бы это не показалось странным, но картографической съемки этого района, вероятно, никогда не производилось…