Юлия Гладкая - Первый дубль

— Нет.

— Значит, не работаете?

— Выходит, что так, — я нахмурился, пытаясь понять, к чему он клонит.

— Семён, а вам известно, кто создатель Элби?

— Я не интересовался такими подробностями, просто купил прибор в салоне.

— А в каком салоне приобрели Элби? — заинтересовался врач.

— Кажется, «Желание». Уже не помню, это было давно. Если так важно, наведите справки, возможно, меня даже запомнили, не каждый день бьют приборы.

Я усмехнулся.

— Кстати, о первом аппарате. Расскажите, когда вы впервые попробовали Элби?

— Док, вы шутите? — я глядел на мозгоправа и не понимал, зачем повторять одно и тоже.

— Нет, это же не сложно. А мне уточнить.

— Вы сегодня много уточняете.

Я расслабился, и тут же появился салон, сверкающий чистотой и зеркалами.

— Какую модель вы предпочитаете? — спрашивает привлекательная брюнетка.

— Стоп.

Свет мигнул, и Додсон внимательно взглянул на меня.

— Семен сосредоточьтесь, еще раз.

Свет мигает, снова и снова.

Салон, сверкающий чистотой и зеркалами.

— Какую модель вы предпочитаете? — спрашивает привлекательная шатенка в багряном форменном костюме.

На ее кукольном личике темное пятнышко, похожее на мазут. Миг, и оно исчезает. На шее повязан платок, красный в белую клетку или алый, не понимаю. Я оборачиваюсь и вижу тысячи своих отражений в зеркалах. У меня белые ушки и лапки. Я безнадежно опаздываю!

Перехожу на бег и вижу, как следом спешит маленькая девочка в ситцевом платье. На миг ее изображение зарябило, словно в телевизионную программу пробрались помехи, и сквозь форменный костюм проступили очертания купальника.

— Стоп, — я слышу голос Додсона, но не могу остановиться.

Ах мои лапки, ах мои усики. Королева будет недовольна. Варкается, хливкие шарьки пыряют, один из них у меня в рукаве, кусается — и наступает темнота.

Додсон пришел ко мне в палату, такого раньше не было. Я сидел на кровати и смотрел, как он оглядывается по сторонам. Ну а что, не номер в отеле, но тоже ничего.

— Присаживайтесь, док.

Додсон моча кивнул и, пододвинув легкий пластиковый стул, сел напротив меня.

— Семен, я кое-что принес, пожалуйста, поглядите как следует. Постарайтесь спокойно разглядывать снимки.

— Док, когда вы так говорите, я нервничаю.

— Действительно, — он улыбнулся, но только уголками губ. — Я, знаете ли, сам иногда переживаю за пациентов, как за себя.

С этими словами он протянул стопку фото.

Скетч, сделанный на берегу моря: песок, волны и девочка с мячом. Я нежно провел пальцами по контурам и словно почувствовал прикосновение Кати. В носу защипало, и я отложил фото в сторону.

Снова картины, даже две: одна Катина, алые розы на снегу, а вторая нелепая, сделанная ребенком. На белом фоне алеют отпечатки ладошек, создавая узор, похожий на цветы. Выглядит жутковато, вспоминается белая королева в бурых пятнах…

Еще одно фото: плюшевый фламинго, перевязанный алым бантиком, и торт с пятью свечами.

— Спасибо, док, — я улыбнулся, возвращая фото, зря боялся.

— Но вы недосмотрели. — Додсон посмотрел на меня в упор, и я через нехочу взял следующий снимок.

С него смотрит Алиса — в ситцевом платье, темные волосы рассыпались по плечам. Девочка обнимает Катю, счастливую и живую, и меня. Молодого, здорового, веселого меня. Я молча переворачиваю фото. "Василисе пять лет", — написано Катиным почерком. Я еще раз посмотрел на фото, потом поднял глаза на доктора.

— Это какая-то шутка, или монтаж? Зачем, док?

Додсон вздохнул и протянул еще один снимок. Мне показалось, что руки налились свинцом: так было тяжело взять у него этот кусочек пластика. На фото среди алых роз спала Алиса или Василиса? Все в том же платье и с алой лентой на шее. Нет, не лентой. Я присмотрелся и выронил карточку из рук.

То ли колодец был слишком глубок, то ли карточка падала слишком мелено, но времени у меня было предостаточно, чтобы подумать, как жить дальше.

— Не спи! — Острый локоть пятерки ткнулся мне в бок, и я возмущённо фыркнул.

— Поосторожнее. Пятерка, опять ты меня забрызгал!

Червовая двойка печально посмотрел на алые пятна, расплывающиеся по рубашке.

— Я не виноват! — возмутился пятерка. — Это семерка толкнул! — И он грозно посмотрел на меня.

Я огляделся по сторонам: зеленые кусты в парке изображали сердца, и на них пламенели розы.

— Пошевеливайся, пятерка, — прикрикнул перемазанный садовник номер два. — Так мы до вечера не докрасим. Вот отрубит тебе королева голову.

Пятерка, ойкнув, принялся работать кистью вдвое быстрее: так, что краска полетела во все стороны. В этот момент из-за кустов появилась Алиса.

— Прошу прощения, — заговорила девочка, голос ее был осипшим, — но что это такое вы тут делаете?

— Понимаете, — вздохнул двойка, — вместо куста алых роз мы посадили белые, и если королева узнает об этом, то не сносить нам головы.

— Я помогу, — обрадовалась Алиса и, легко подхватив ведерко с краской, стала покрывать цветы багряным.

Я стоял и заворожённо смотрел, как она тянется к верхним бутонам, а алые капли стекают по ее пальцам, пачкая руки.

— Королева идет! — завопил пятерка, и Алиса, вздрогнув, обернулась.

Что-то, звякнув, упало на плиты парковой дорожки, я отвлекся от королевы и увидел, что возле ног лежит длинный кухонный нож, измазанный алой краской, как Алиса и розы.

Я так давно не плакал, что забыл, как это бывает, и сам удивился, поняв, что лицо мокрое от слез. Вцепившись в фото Василисы, я покачивался из стороны в сторону, тихо подвывая. Руки ощущали холод ее тела, когда я нашел ее там, среди розовых кустов. Маленькую фею, верящею в сказки. Алису, поджидающую белого кролика. Я помню, подумал, что дочка спит, и только когда повернул ее к себе, алая полоса на шее превратилась в зияющую рану, рассекающую горло моей девочки. Я вспомнил, как подхватив ее на руки, бежал в дом, как звонил врачам. А Катя молча стояла возле нее, даже не пытаясь обнять.

Я помчался наверх и принес плюшевого фламинго, и все пытался уложить его рядом с дочкой… Потом, полиция скажет, что тело нельзя было трогать. Фламинго сгорит в огне вместе с нашей малышкой. Потом Катя будет ходить ночами по опустевшему дому и звать ее по имени. Потом не будет ничего.

Я рыдал в голос, выл как зверь, снова переживая эти воспоминания, захлестнувшие меня в один миг. Не знаю, сколько продолжалось это, но Док сидел со мной в комнате, не разрешая вкалывать успокоительное. Первое вразумительное, что я смог спросить у Додсона, было: как? Как я мог об этом забыть?

Док захрустел пальцами.

— Я бы мог, используя термины, рассказать, что цензоры памяти скрыли стрессовую информацию. Но проблема в том, что эти цензоры стали посылать вам видения, а это пахнет или безумием, или саботажем.