Тим Пауэрс - Три дня до небытия

Он понимал, в чем дело. В этой лодке сидели Гольц и пожилой Фрэнк Маррити, а Гольц, должно быть, стащил с головы Бафомета ленточку от шляпы Чаплина и застегнул ее у себя на шее – почти наверняка перекрутив, чтобы получилась лента Мебиуса.

В 1910-е годы Чаплин снимал в Эхо-парке множество фильмов для студии «Кейстоун». Чаплин был волшебником, никогда не забывавшим о маскировке, и здесь линия его жизни ужасно запуталась. Всякий раз, когда режиссер произносил: «Снято!», линия чуть дергалась, а в 1914 году Чаплин даже снял фильм, в котором полностью погрузился в озеро, словно проходил крещение. Сколько тут было узлов и ложных разрывов!

А Гольц, напялив шляпную ленточку Чаплина, разукрасил себя этой старой паутиной, превратив ее в камуфляжную сеть. Пытаясь сосредоточиться на лодке, Раскасс обнаруживал, что смотрит совсем в другом направлении – во все стороны сразу. При всем его опыте выхода из тела он не мог настроиться и сориентироваться.

Пожилой Фрэнк Маррити щурился против солнца на пальмы и желтые акации, окружавшие озерцо. Из лодки он видел бездомного, уснувшего в тени рядом с тележкой для покупок, детей и уток на асфальтовой дорожке, окаймлявшей водоем.

– В прошлый раз, – сказал он, – мы встречались в автобусе. Тот автобус все еще у вас?

Произнося это, он подался вперед, чтобы Гольц услышал его сквозь лязганье и писк механических игрушек, которые тот завел и выпустил под ноги, на изогнутое дно лодки.

– Да.

Гольц отвел оранжевую гребную лодку на добрых десять ярдов от навеса лодочной станции и теперь отдыхал, положив весла. Он ослабил галстук, а твидовый жакет положил на голубую виниловую подушечку скамьи, разделявшей их, и все равно на белой рубашке его уже проступили пятна пота. Толстяк зачем-то напялил на шею черную ленточку, вроде бархотки, почти незаметную под бородой.

– Когда это было? – спросил Гольц.

Жестяная обезьяна, бившая в тарелки, остановилась, и Гольц, подняв игрушку, принялся крутить ключ в спине. К счастью, почти все остальные игрушки работали на батарейках.

Дождавшись, когда Гольц опустит грохочущую обезьяну рядом с другими игрушками, старый Фрэнк Маррити пожал плечами.

– Это могло быть как раз сейчас, в этот же день и в это же время, – ответил он. – Точно не помню. В моем субъективном восприятии это было довольно давно – мне было тридцать пять, – он отхлебнул из банки «Севен-ап», в которую подлил водки, чтобы чуть согреть, и вздрогнул. Озеро пахло мхом и водорослями, а ветерок доносил запах гудрона с крыш.

– Понимаю, – кивнул Гольц. – Ситуация изменилась, события отклонились от первоначального хода вещей? Вы бы помогли мне заводить игрушки.

– Конечно, отклонились, – Маррити аккуратно поставил на скамью свою банку, нагнулся за собачкой с коричнево-белым нейлоновым мехом и стал поворачивать ключ в ее боку. Он жалел, что не захватил шляпу, солнце жгло кожу под редеющими седыми волосами. – Прежде всего, в первом прожитом мною августе 1987 года меня не навещал старик-отец. Так я представился своему младшему я. Своим отцом. Нашим отцом. Он верит этому – возраст примерно подходящий, а я, конечно, похож на него и знаю семейную историю.

– И он вас ненавидит?

Маррити нахмурился, возвращая собачку на место.

– Думаю, да. Хотя вел себя гораздо вежливее, чем вел бы я, случись мне повстречать старика, – он вздрогнул, вспомнив, что его отец был убит в 1955-м. – Но, конечно, старик оказался не таким уж мерзавцем, как мы всегда считали.

«И кто теперь мерзавец? – спросил он себя. – Без мерзавца никак нельзя».

– О чем мы говорили в автобусе, – спросил его Гольц, – когда вам было тридцать пять?

«Вам нужна была Грамотейкина кассета с фильмом, и я вам ее продал, – подумал Маррити. – Но на этот раз фильма уже нет. Еще вы спрашивали про машину Эйнштейна, но о ней я тогда не знал».

Вслух он сказал:

– Вы говорили, что хотите купить машину, изобретенную Эйнштейном и хранившуюся у моей бабушки.

– И?..

– И я вам ее продал за пятьдесят тысяч долларов.

Почти так и было, подумал он, только в тот раз я продал фильм.

– На этот раз мне нужны не только деньги, но и кое-что еще.

Гольц улыбнулся, явно довольный.

– И фильм тогда тоже был.

– О каком-то фильме вы упоминали, но у меня никакого фильма не было.

Старик взял в руки большого замершего муравья из красной пластмассы.

Гольц переменился в лице.

– О том самом фильме, который смотрели в вашем доме два дня назад в четыре пятнадцать вечера! Как раз перед расхождением вашей линии с линией молодого Маррити.

Это верно, думал Фрэнк, сдерживаясь, чтобы не потянуться к банке «Севен-ап». Вместо этого он нервно завертел ключик в брюшке муравья.

– Дафна… может, и смотрела что-то. Я работал.

– Зачем вы лжете? Ваше молодое я описало сверхъестественное «вторжение», случившееся в воскресенье в четыре пятнадцать, – перегнувшись через весла, Гольц улыбнулся Маррити, округлив глаза и скаля желтоватые зубы. – Зачем вы лжете?

Маррити выдохнул.

– Потому что фильма больше нет, он уничтожен, – сказал он, чувствуя, как легко говорить правду. – В первой моей жизни, девятнадцать лет назад, я продал кассету вам, но в этой временной линии она сгорела вместе с магнитофоном, когда Дафна смотрела фильм.

– Сгорела? Вы точно знаете, что сгорела?

– Я видел магнитофон у себя… у него во дворе. Обугленный.

Муравей у него в руках механически задвигал лапками, и Фрэнк поспешно отпустил игрушку.

– И мишка ее тоже сгорел, – тихо произнес Гольц. – И стерео в машине Раскасса! Полтергейст? Телекинез? Она воздействовала на них психически?

– Не знаю. Меня там не было. У моей дочери не было никаких экстрасенсорных способностей.

– Полтергейст! – в устах Гольца это прозвучало как ругательство.

Толстяк взялся за весла и яростно заработал, переместив лодку еще на несколько ярдов. Он положил весла, двумя пухлыми руками утер побагровевшее лицо. Лодка проскользила по воде еще немного и, покачавшись, замерла на зеленой воде.

Маррити разглядывал новые жилые кварталы вдали, за бульваром Альварадо, а с противоположной стороны – маленький маяк возле прокатной станции, по виду построенный еще в 1920-х. А между ними сидит человек из двадцать первого века, подумал он.

Гольц наконец заговорил:

– Я вам верю, – сказал он сквозь пальцы. – Все наши дальновидцы сообщали, что фильм просто исчез – не в том смысле, что больше не воспроизводился, а вообще перестал ими восприниматься, – опустив ладони, Гольц уставился на Маррити. – Откуда у нее в этой временной линии способность к полтергейсту?

– Даже не представляю. Для меня это новость.

– Раскажите мне правду про нашу встречу девятнадцать лет назад.