Тим Пауэрс - Три дня до небытия

– Но это ведь безумие, да? Дафна похищена, а я торчу здесь с этой сумасшедшей…

Лепидопт осторожно поинтересовался:

– За последние три дня с вами не происходило ничего сверхъестественного или паранормального?

– Сами знаете, что происходило. Вы же были там прошлой ночью, когда это существо появилось в телевизоре.

– И вы кое-что знаете об Эйнштейне и о сарае вашей бабушки. А ваша Шарлотта, как ее там, замешана в эти дела подольше вашего?

– Очевидно, да.

– Тогда допустите, что она не сумасшедшая. Не спешите с выводами. Шарлотта с нами поговорит?

– Да, она хочет.

– Хорошо. Мы в десяти минутах от вас – оставайтесь в вестибюле, там людно. Договорились? На карту поставлена жизнь вашей дочери!

– Хорошо.

Лепидопт выключил телефон и вернул его в чехол.

– Я думал, что этого агента схватили, но он сейчас в вестибюле отеля Рузвельта с женщиной из конкурирующей команды. Она, видимо, перешла на другую сторону и хочет с нами поговорить.

– Отлично! – сказал Малк, подавшись к рулю.

– У той команды, – продолжал Лепидопт, – если верить женщине, в ящике хранится голова отца моего агента, которая выводит их на него.

– Я могу его прикрыть, – не оглядываясь, сказал Мишел. – Купишь пару бутылок виски, Орен.

Лепидопт сжал губы. Он помнил, как использовалось виски для определенных демонстраций в годы его учебы.

– Этот агент, – продолжал Мишел, – как ты его завербовал?

– Представился агентом АНБ. Пришлось действовать поспешно – его дочь чуть не впустила в себя диббука.

– Диббука… – седая голова впереди кивнула. – Как, по-твоему, ты обозначишь этого агента в твоем итоговом Tsiach [15]-отчете? Едва ли сине-белым, я думаю, – добавил старик с усмешкой.

Сине-белым, цветами израильского флага, обозначались агенты, всецело преданные делу Израиля.

– Думаю, он пойдет под грифом В, – ответил Лепидопт. – Может быть, «В минус». Он с самого начала лгал нам о том, куда спрятал письма Эйнштейна, но все агенты в чем-то лгут.

– И в идеале вообще никогда не узнают, что они – агенты, – уточнил Мишел. – По крайней мере он считает, что работает на АНБ, даже если агент АНБ сорвал планы диббука. Так?

– Так.

Лепидопт поймал в зеркале заднего вида сочувственный взгляд Малка.

– Надеюсь, ты помнишь, – сдержанно произнес Мишел, – что ты – что мы – не пользуемся здесь обычными каналами. У нас нет дипломатического иммунитета, если поймают – отправимся за решетку как шпионы.

– Хотел бы я знать, в шпионаже за кем нас обвинят? – заметил Лепидопт.

Мишел рассмеялся.

– Думаю, для ареста будет достаточно и того, что ты выдал себя за сотрудника АНБ. А еще их заинтересует твой американский паспорт. Ты до сих пор играл очень быстро и свободно. Я здесь, чтобы тебя приструнить и спасти тебе, бунтарю, шкуру.

Лепидопт устало покивал, хотя старик его не видел. Он гадал, найдется ли в баре отеля разрешенная еда. На кошерные сэндвичи надеяться, конечно, не приходилось. Может быть, сельдерей и морковные палочки. И побольше!

– На самом деле он из Моссада, – тихо произнесла Шарлотта. – А не из АНБ.

Она протянула руку, и Маррити взглянул на стеклянный столик, чтобы она смогла увидеть свой бокал с мартини.

– Спасибо, – кивнула она, обхватив ножку пальцами.

Вестибюль в отеле был огромный, вдоль всех четырех стен на уровне второго этажа тянулась галерея, богато украшенный потолок поднимался высоко над головами, отражая эхо разговоров, смех и рокот чемоданов на колесиках. Маррити с Шарлоттой сидели рядом на кожаном диванчике, спиной к выходу на Голливудский бульвар и неподалеку от черной каменной статуи Чарли Чаплина, сидящего на лавочке, чтобы туристы могли сфотографироваться рядом. По словам Шарлотты, когда вокруг было столько бегающих глаз, Маррити мог не думать о том, чтобы обеспечить ей хороший обзор.

– Он сказал – ты не сумасшедшая, – признался Маррити.

– Приятно слышать.

Латунная пепельница стояла на столике рядом с ее сумочкой. Дотянувшись до нее, Шарлотта достала из сумочки пачку «Мальборо» и зажигалку.

– Мумия… головы моего отца? – Маррити прочистил горло. – Откуда она у них?

– Они говорили, что убили его в 1955 году. Зачем, не знаю.

– Тогда он и пропал. Вот почему он так и не вернулся к нам. Если, конечно, это правда , – Маррити откинулся на спинку диванчика, еще не веря, но уже обдумывая услышанное. – А я его ненавидел все эти годы.

«Как мне теперь жить? – растерянно думал он. – Эта ненависть была фундаментом моего решения стать для Дафны совсем не таким отцом».

– У тебя есть фургон? – помолчав, спросила Шарлотта.

– М-м? О, извини, нет.

Маррити взял третий стакан пива, сделал большой глоток. Поставил и сказал:

– Пей вино, потому что не знаешь откуда. Веселись, потому что не знаешь, куда…

Шарлотта, рассмеялась и обняла его за плечи свободной рукой.

– Кувшин вина, и свиток со стихами – и ты! [16]– процитировала она.

Фрэнк заглянул ей в лицо – увидел свое отражение в стеклах очков – и Шарлотта, наклонившись, быстро поцеловала его в губы.

Он потянулся и коснулся ее щеки и вдруг всерьез ответил, а она приоткрыла губы, пальцами сжала его плечо. Он почувствовал у нее на языке вкус джина. С соседнего столика заулюлюкали – но ему было все равно.

Внезапная вспышка изумления заставила его сомкнуть губы и отстраниться.

Ее лицо было очень близко, она вздернула одну бровь.

– Дафна… – хрипло сказал он.

Шарлотта буквально вспыхнула – отняла руку и сложила ладони на коленях.

– Упс! Вот уж для нее это лишнее.

Маррити, закрыв глаза, сосредоточился и передал образ самого себя, обнимающего Дафну. А в ответ ощутил нечто вроде робкого подбадривания, словно подмигивание сквозь слезы.

– Все в порядке, – передал он Шарлотте. – Она не против. Мы должны вернуть ее.

– Вернем. Эти люди не дураки, – глубоко вздохнув, Шарлотта сделала глоток мартини. – Я тоже не против.

На языке Маррити остался вкус ее джина. Его трясло. Фрэнк два года не целовался с женщинами, и куда дольше не целовался с женщинами, которых почти не знал.

– И я не против, – поспешно заверил он и, переведя дыхание, сменил тему: – Ты говорила про Моссад. Это израильская разведка?

– Утром в тебя стреляла, днем поцеловала. Что дальше будет?

Шарлотта вздохнула. Маррити посмотрел, как она зажигает сигарету.

– Да, израильская. Они, по-видимому, пристально следят за всем, что связано с Эйнштейном. Ты знаешь, что после смерти первого президента Израиля в 1952 году они спрашивали у Эйнштейна, не хочет ли он стать президентом? Это был не просто красивый жест: в Моссаде знали, что некоторые открытия Эйнштейна не были обнародованы.

– Например, машина времени, – покачал головой Маррити. – Кажется, ты сказала… прости господи!.. что это я – этот старикан, этот старый пьяница! Тот, что назвался моим отцом. Вроде как я из будущего?