Pferd im Mantel - Очищение молитвой [Неоконченное]

— Слышь, земеля! Достал выть как нежить! — не выдержав, дёрнулся к трясущемуся на лавке Михаилу. — Заткнись, а?

— Вы с ума сошли, вы рехнулись!!! Вы не знаете, куда идёте! Это смерть, там смерть! Если людоеды не пожрут, так нежить пожрёт!! Это же Лихославль!!!

— Заткнись, блядь, я говорю! — стукнул по столу Папа, и его глаза бешено завращались в орбитах. — Разберёмся сейчас какие такие людоеды тут у вас.

ЗиЛ, качнувшись остановился, хлопнули двери кабины.

— Все на выход! — вращая рукой, бросился к дверям Фёдор. — Парат! За этим следи. Чтоб не на шаг от него!

Осмотрелись. Аслан загнал грузовик между двумя тёмными рассыпающимися двухэтажными домами, дождь прекратился и на небе появилась Луна, выглядывающая между разбегавшимися тучами. Она тускло осветила пугающий пейзаж — тёмные глыбы домов таращатся мёртвыми провалами окон, кое-где сохранились стёкла, и теперь лунный свет, падая на них, бликовал. Отражался он и в лужах, и в грудах мусора, полных битых стёкол. Одно хорошо — хоть лбом в стену не влетишь, а со всех других сторон — плохо. В стороне, где находился неидентифицированный потенциальный враг — противогазники-каннибалы, отчётливо бормотали моторы. То и дело, темноту ощупывал прожектор. Если бы не эти тревожные звуки с окраины, расстояние до которой измерялось десятком минут внимательного движения, город хранил полную, мёртвую тишину. Может всё это сказки про мёртвые города? Тишина, как на кладбище. А если подумать, то кладбищем-то город и является. Одной большой братской могилой. Далеко ходить не надо, чтобы удостовериться в абсолютной правоте такого определения — вон костяки, прямо под ногами. А вон ещё…

Гуськом, шаря стволами во все стороны, вслед за Фёдором, отряд пробирался по дворам, мимо чернеющих провалов подъездов, гор мусора, нанесённых временем, брошенных машин, сквозь обжившуюся поросль кустов и деревьев. Туда, откуда нарастая слышалось бормотанье моторов. Фёдор, подняв руку, дал сигнал замереть, и присев, выглянул за угол дома. За ним лежала улица, заканчивающаяся тупиком, к котором нашёл свой последний приют вросший уже в землю, облезлый Икарус. Пригибаясь, один за другим, лесные перебежали к нему и отдуваясь, расселись, прижавшись к ржавому борту автобуса. Погода вволю поиздевалась на машиной, но остекление осталось нетронутым. Весь борт, под которым расселись мужики, был словно сито от пулевых пробоин. Кому пришло в голову тратить драгоценный боеприпас? Иван, погрозив пальцем, приподнялся и сложив руки домиком чтобы лучше рассмотреть, уставился через грязное стекло в чрево автобуса. И тут же из глубины истлевшего салона, прямо в лицо любопытному мужику, метнулся призрак! Раскрыв рот в предсмертном вопле, вытянув вперёд окровавленные руки, с округлёнными белёсыми глазами, на Ивана прыгнул призрак девочки. Успев лишь вскрикнуть, Ваня рухнул на спину, задрав ноги вверх, но при этом тишина взорвалась грохотом его падения. Призрак, атаковав Ивана, вился над вскочившими мужиками и закрывшим голову связанными руками их пленником. Вероятно, желая известить их о чём-то невероятно важным, призрак жестикулировал, открывал рот в безмолвных криках и поочерёдно бросался к каждому, но, словно натыкаясь на какую-то непроницаемую для него стену, бился об неё и отлетал, чтобы снова броситься к людям. Очухавшись, спохватился Политыч. Губы старика забормотали заговор, пальцы сами нашли, отвинтили горлошко фляги со Святой водой. Первые капли драгоценной влаги, брызнувшие на нежить, отбросили призрак на несколько метров, следующий взмах руки — и полупрозрачная тварь хлобыстнулась об землю, словно кто-то отвесил ей сокрушающий удар битой. Оправившись от подарка Политыча, призрак медленно и отвесно взмыл вверх, грозя людям пальцем, но сделать что-либо нежить была уже не в силах — выстроившись в ряд, с Политычем на шаг впереди, каждый, держась левой рукой за нательный крестик, крестился правой, монотонно читая правило против нематериалов. Зашипев, словно кошка, нежить вытянулась параллельно земле — словно дерижабль, прости Господи! — и быстро скрылась между домов. Проводив тварь взглядом, снова перекрестились, почитали положенное, дружно плюхнулись на асфальт.

— Не мудак ли ты, Вань? Какого лешего тебя понесло? — прошептал Фёдор, наклоняясь к другу.

— Чё мудак-то? — пробормотал тот, вытирая лицо и сняв шлем. — Каспер внутри сидел и так. Сунься я или нет — напал бы по-любому. Причём тут я? Я на пулевые пробоины повёлся — весь бок словно дуршлаг, а стёкла целые. Непонятка.

— Чё вы спорите? — повернул голову Политыч. — Прав Ванька. Не в ём дело. Так и так каспер напал бы. Кровяные, они лютые. Видали какова? Точно, кровяная. Весь мир ей враг таперича.

Политыч сплюнул и добавил:

— А ты, Ванька, завсегда башку свою тычешь куды не надо. Вроде опытный ужо, а всё то же — лезешь поперёд. Добро ещё, что я Святую стену сотворил как тока вылезли. А то быть бы тебе, паря, стойно Лизаветы Бобровой.

— А что с ней? — встрял в разговор Сева. Вместе с Папой они уселись на корточках перед разминающим в пальцах папиросу Политычем.

— А то не знаете! — зыркнул на них старик. — Ладно, слушайте. Всё одно надо посидеть тута, ежели ещё не спалилися мы с эдаким грохотом.

— У них там техника чадит. — подал голос Валера, присевший рядом с тихо бубнящим что-то себе под нос пленником. — Тихо, Миш. А то прям щас твоим каннибалам тебя спроворю.

— Летнево ведь знаете? — начал рассказ Политыч.

— Конечно! А чё было-то? — ответил Папа.

— Ты не перебивай, а слушай. Дык вот. Как только касперы появились — мало кто ещё их видал. Всё больше ходунов боялись. Первый год тогда был. И вот, ребятня не спросившись на лисапетах в Летнево рванула. Ну и нету их. День к ночи — где робята? Никто не знает. А было как? Оказывается, ещё был малец один, дружбан ихний, только с ними не поехал — то ли батька работу ему какую спроворил, то ли ещё что. Родители тех, что пропали — к нему. Рассказывай, обормот, что знаешь. И Лизавета с ними… Ну тот и вывалил им как на духу — в Летнево, мол, оне собирались. Сдал, короче, товарищев своех. Батьки в топоры, матки — в плач. А куды дёргаться-то — ужо ночь на дворе. Худое ить время-то было по первый год — ходунов везде стойно грибов в сентябре. Те, значит, к батюшке — благослови, мол, на поиски. А Батя ни в какую. Ждите утра, мол. Тады и группу снарядим. Разошлись по домам, чё ж делать-то. Все-то разошлись, а Лизавета — скок на лисапет да и в Летнево. А дальше что было — могём таперича тока догадываться. В общем, мальчонки по утру-то обратно прикатили, страху натерпелися, трясутся все, что вон этот вот. — показал пальцем старик на Михаила. — Ну, батьки-то, им сраки, понятно, надрали — как сидоровым козам. А Лизавета словно провалилась куды. Детки-то бают: мол, мы в доме прятались, да слышали ночью как кто-то кричал — «Сынок! Сынок!», да только ещё больше перепугались. А Лизавета только к следующей ночи вернулась — без лисапета, ободранная вся, обкровавленная, осунувшаяся вся — точно старуха столетняя. Спрашивают её: где была, Лизавета? А та всё молчком, молчком. Поперву-то вроде и ничего, а потом и оказалось… Призраки в ней были, короче. Трое — кроме её самой. То мужским голосом загомонит, а то детским. И ведёт себя стойно — то ли баба, а то ли мужик. Соседи всполошились — кому надоть такое непотребство на селе? — к батюшкам её. Те, как ни упирались, вселения того не пресекли. А других — тех, которые в неё проникли — разговорили. И оказалось, что один — мужик, помер в восемнадцатом году, конь копытом его убил, ещё баба одна — на реке утопла ещё в семидесятых, а третий паренёк-солдат, от ран помер в войну. Говорить-то говорят, а выходить — никак. «Жить хотим!» — воют. — «За гробом худо нам!». В итоге, упокоили Лизавету-то. Вот такая история.