Pferd im Mantel - Очищение молитвой [Неоконченное]

Михалыч, добежавший до места бойни вместе с основной массой своих мужиков, с бензопилой в руке, отбросил инструмент, и нангнувшись над хрипящим Семёном, выхватил рацию:

— Село! Михалыч тут с лесоповала! Срочно скорую нам сюда! Медведь мужика порвал!

— Да вы чё?! Высылаем! Приём! — откликнулась рация.

Семёныч подхватил пилу и дёрнул шнур, инструмент с шумом и дымом залязгал цепью.

— Ну-ка, мужики. Отойдите-ка. — буркнул своим бригадир. Люди расступились, и Михалыч, сноровистым движением подсунув полотно под башку твари, нажал на газ. Лязгнула цепь, цепляясь за кость, в сторону хлынула кровища, и башка откатилась в сторону. Глазища твари были открыты, а сквозь семисантиметровые окровавленные клыки вывалился тёмный язык.

— Так-то сподручнее будет. — бросил бригадир.

Мужики, образовав кольцо склонились над мечущимся от боли Семёном. Тварь успела порвать мужика в двух местах — плечо, до кости и распороть живот, но не сильно — клыки надорвали армейский ремень и оставили на пряжке три борозды. Семён истекал кровью. Фёдор, склонившийся над ним даже не представлял, как помогать при таких ранах? У мужиков была аптечка — йод, бинт, жгуты. Когда целый день с пилющим да режущим — травмы неминуемы, и кто-то из мужиков уже спешил с нею от навеса. Фёдор, протерев свой нож об бушлат Политыча, разрезал им, стараясь не коснуться сталью лезвия раны, куртку Семёна и обнажил плечо. Рана была длинной и глубокой, кровь толчками пульсировала из разорванной артерии. Семён уже побледнел, осунулся. Рукой, испачканной в странного цвета крови существа — бурой, навроде кваса — похлопал его по щеке.

— Держись, зёма! Старайся не выключаться. Сейчас рану стянем тебе, а скорая уже в пути. Заштопают тебя на Селе, а через пару неделек будешь как огурчик. Теперь всё как на собаках заживает! Держись, не отключайся!

— Ты это… не замай… спасибо тебе… — всё что мог, выговорил Семён.

Ваты в аптечке не оказалось, да и бинта была всего одна упаковка. Как могли, управились и этим — кто-то из мужиков, разоблачившись, снял с себя майку, из которой и сделали повязку. Продезинфецировали йодом края раны, наложили, укрепив эластичным бинтом, которым Политыч имел обыкновение поутру перемытывать поясницу. Кстати, через некоторое время, хмыкнув, Политыч признался — это просто привычка, из прошлой жизни, а поясница-то уже месяц как не тревожит. Фёдор тоже скинул куртку, на которую можно было молиться — дважды защитила она своего владельца. Вся правая сторона груди представляла из себя набухающий синяк — нехило переложила его тварь своим копытом! Политыч прощупал рёбра Фёдора, морщащегося от боли.

— Никак, перелом, Федька. Либо трещина. — заключил старик.

Скорая — обычная сельская «буханка» с Баевым, кушалинским фельдшером, подкатила через пятнадцать минут. Глянув сперва на отрубившегося уже Семёна и махнув водиле с помощником, назначенным ему Русковым — тверскому студенту-медику, Баев, глянув на обезглавленную тушу твари аж отшатнулся:

— А это чё? Ой, блядь!!! Гбырь какой-то!!!

Так и прижилось погонялово, данное с лёгкой руки сельского фельдшера этим хитрым и кровожадным тварям, держащим в страхе и ужасе любого, кому выпала доля работать в лесу или около него.

А через месяц, когда первый снег уже укрыл землю, Фёдор, Иван и Илья работали на огороде — кололи дрова. Раскрасневшиеся от физической работы на свежем воздухе, мужики споро стучали колонами, а Илья оттаскивал дрова в поленницу. Скрипнула калитка, и на пороге показался Семён, неловко держащийся за столб. За месяц, который пошёл на выздоровление, мужик исхудал, отпустил бороду. В его руке была сумка — и сумка была непустая.

— Опа, Федь! У нас вроде гости. — Кивнул головой на вошедшего, известил друга Иван.

Фёдор отставил в сторону колун и обернулся.

— Ого. Семён. Ну, заходи, коли с добрым.

— Здорово, Федь. Здорово мужики. — стараясь побороть неловкость, ответил тот. — Я это… извиниться зашёл. Да спасибо сказать. Мужики говорят — если б не ты, то хана наверняка мне наступила бы…

— Заходи, заходи. — направился к нему Фёдор, скидывая фуфайку. — Что было, то было; кто прошлое помянет — тому глаз вон. Как сам-то?

— Да ничё, вроде. — скупо ответил Семён, и добавил: — Рука пока слабая. Хорошо, что не поломал он меня. Баев говорит — быстро заживает, но в дровяные больше мне дороги нет.

— Это ничего. Я ж говорил: теперь всё как на собаке заживает. Пошли, Семён, в дом. Отметим твоё выздоровление по-московски — московским же напитком. Давай, давай!

Семён, разувшись прошёл в дом. Как же он похудел, и куда девалась прошлая надменность с его лица? Теперь оно скорее выражало какую-то обречённость, безысходность.

— Садись-ка сюда. — выдвинул Федя стул. — Вано, ну-ка, давай грамм по пятьдесят «бифитера» нацеди нам, что ли.

— Я правда, Федь, извиниться хочу. — поставил Семён прямо на стол сумку и начал доставать из неё банки, свёртки. — Гляньте, мужики, жонка моя наклала чего: огурчики маринованные да солёные рыжики вот. Это перчики, а вот варенье — черничное. А это вот — сало…

— Ни к чему было это всё. Но спасибо, не откажемся. — кивнул, скручивающий пробку с бутылки Иван. — Федька мне рассказал, как там всё было. Ты лучше меньше извиняйся, а больше пей — мы хоть и с Москвы, а тоже люди. Давай-ка вот — жахни. За чудесное спасение.

— Ну, ваше здоровье, мужики! — чокнулся своей рюмкой с друзьями, Семён.

— И твоё — чтоб крепчало. — выпив, стукнул рюмкой об стол Федя. — Дальше куда податься думаешь?

— Так-то к Парату, в охрану. Там завсегда есть вакансии. Эти твари, гбырьё, из леса прут, как заговорённые.

— Это — да, согласен. — кивнул Ваня.

— Это… ещё раз спасибо тебе, Федь… — собираясь, глянул в глаза Фёдору Семён. — Я ещё чего хотел сказать-то: крестился я. Пока вот не оклемался, по храму помогаю. По делу-то, надо к Парату идти, а по сердцу — в Церкви бы и остался.

— Тогда чего ж в храме-то не встречались? — спросил Фёдор.

— Дак вы ж ведь теперь по заброшке всё больше лазите. А я первую половину в храме — вот и не встречаемся. А к слову, мужики. Люди-то разное про вас говорят, а мне вот вы скажите — правда, что вы Христа видели?

— Не знаем, Семён, уж кто это. Но было дело. И то мельком — в стороне озера ходил. Огромная такая фигура, над лесом аж видать. Росту в нём получается, километра два. Вот сам и думай. А вообще вот что: Илюшка, ну — ка притащи сюда мой фотик — пусть сам поглядит.

Глянув на размытую, не особо чёткие снимки, Семён, привалившись к стене, перекрестился.

— Ну всё, мужики. Теперь точно конец нам всем.

А в тот день, после того, как изувеченного дважды Семёна — ведь бывает же так! — увезли на «буханке» в Село, снова собрались мужики под тентом у вырубки. Увиденное здорово потрясло селян — настроение как-то само собой пришло в серьёзное состояние, скабрезные смешки и шуточки умолкли. Ларчик, как оказалось, открывался просто: на стол легла карта, ручка и листы бумаги. Сверяясь с картой, нанесли на бумагу план доступных окрестностей — схематично: селения, реки, мосты, дороги, болота, про которые помнили. Ограничились местами, про которые имели понимание — дальше уже не полезли, у всего есть разумные пределы. Главное — начать с того, что доступно, а там будет видно. По итогам обсуждения зоны предполагаемых действий устроили общий мозговой штурм — кто и что помнит и где и какая техника должна находиться. И тут открылось многое — мужики наперебой заполняли лист, вспоминая что и где видели, ещё до того, как началось. Список вёл Волчок, и за пару часов обсуждения, утонувших в сигаретном дыму, он и в первом приближении оказался внушительным. Неудивительно — в дровяных в основном местные мужики. У одного там брат, у другого кум, у третьего тётка — все по разным деревням, сёлам. Кто-то что-то видел, а другой — слышал; с миру по нитке набралось столько информации, что и непосвящённому было понятно — за пять дней такой объём техники не осилить, не перетащить на Село, даже если и предположить, что вся она в абсолютно исправном состоянии. А зная ситуацию в районе последние годы, когда колхозы уже стали забываться, а нового сельского хозяйства так и не народилось — это было весьма, весьма спорно. И если за оставшимися тракторами и грузовиками люди по старой, советской памяти ещё следили, то специфическое сельхоз оборудование — прицепное, навесное и всякое другое который год ржавело и покрывалось плесенью под открытым небом на задворках. Нет полевых работ, и не будет — кому оно нужно? Для того, чтобы убедиться в этом, ходить далеко не нужно — в ста метрах от Фединого дома, на задворке, который год давала прибежище грызунам, змеям и прочей фауне гора металлолома, оставшегося в наследство от разорившегося фермерского хозяйства, возглавляемая массивной тушей некогда бывшего звездою местной МТС комбайна «Колос». Ещё до того, как Началось, ушлые нерусские эмиссары местной чермет-мафии с завидным постоянством и присущей этому роду деятелей напористостью обивали пороги спившегося от разора и безысхода фермера, прося и требуя продать эти скорбные останки на металл, но тот был неумолим — после разорения, видимо, мужику всё до фонаря стало, и жизнь сама, и деньги…