Pferd im Mantel - Очищение молитвой [Неоконченное]

Эту деревню почему-то пропустили ещё с утра — глянули вполглаза, домов с десяток, да половина — явно не жилые. Откуда тут людям? И ходунов-то не заметили. Проехали — ну и ладно. Шли уже назад, разжившись по дороге полноприводным грузовым «транспортёром», в который полезли все трое мехов. Возвращались довольные — день прожит не зря, а миссия — завершена. Масса всего полезного зафиксирована, учтена, назначена к вывозу. Всему своё время. И тут Политыч, когда эту чёртову деревню почти проехали вдруг гаркнул:

— А ну-ка, Федь! Тормози-ка!

— Да чего такое-то, Политыч?

— А вот заметил я. Или показалось? А ну-ка, дай назад до улочки.

Фёдор сдал, и старик высунулся в люк. Прищурившись, в свете угасающего дня, Политыч высматривал что-то в деревне.

— Ну точно. Не было её, когда утром проходили.

— Да чего ты увидел-то?

— Дак машину. Утром не стояла, таперича — стоит. Надо глянуть — а ну как живые тута. Я пойду, вон с Ванькой, а вы стойте тута. Если чё — дак я свистну.

— Мож ну её, Политыч? — попытался уговорить старика Фёдор. — Откуда тут люди? Не выжить тут.

— Не, гляну. Пошли, Вань.

День гас на глазах — ещё чуток и уже свалится темень. Куда их понесло? Фёдор, плюнув на всё, передёрнул затвор автомата, и кивнув Папе — гляди, мол, тут — поплёлся за ними. Из-за третьего от дороги дома и действительно выглядывал нос какой-то иномарки — нехорошо, чистый какой-то.

Политыч был впереди, а Иван шёл на пару шагов сзади.

— Чё ты плетёшься, Вань? Не люблю когда сзади шаркают… — успел сказать Политыч, когда из-за палисадника выскочила эта сумасшедшая баба с огромным тесаком в руке. То что, разум успел оставить её, Степан Политыч заметить успел — нехорошие, круглые глаза на чумазом лице. Он охнуть не успел, как сумасшедшая рубанула его тесаком, только по инерции прикрылся рукой. Удар был страшный — говорят, у психов силы втрое против здоровых людей. Наверное, доля правды в этом есть… Политыч рухнул, как подрубленный, издав тяжёлый стон. Для Ваньки — как он потом рассказывал — время приобрело странный ход, как если бы он попал в воду. Он замешкался, и баба рванулась к нему. Фёдор видел всё это издалека. Когда Политыч упал, хотел было стрелять. Уже приник к прицелу, и только тогда вспомнил про Ваньку. Успел крикнуть: «Ваня!» и со всех ног рванул к друзьям.

Ваньку спас шлем. Удар пришёлся аккурат по нему. И как раз в этот момент он не задумываясь нажал на спусковой крючок. Бабу прошила очередь, откинув на шаг назад. Захрипев, она выронила тесак и подломилась, словно кукла. Когда Фёдор добежал, она издав последний хрип булькающим от крови горлом, умерла.

— Как ты? — спросил он друга, нагибаясь над стариком. Бушлат был рассечён и под ним стремительно набухало кровавое пятно.

— Жив. — глухо ответил Иван, склонившись над трясущимся Политычем.

Откинули бушлат — ох, Господи. Бок Политыча был рассечён до рёбер, та же самая картина была и с рукой, которой он пытался прикрыться от атаки.

— Папа! Илья! Быстро сюда, с аптечкой! — крикнул Фёдор, оборачиваясь к дороге. Поздно; все и так уже неслись по направлению к ним.

— Политыч, родной, как ты?! Слышишь — держись, сейчас обработаем тебя.

Подбежали и остальные мужики, согнулись над стариком. Того била дрожь, вот-вот отключится. Фёдор скинул куртку, содрал с себя майку — хорошо свежая, с утра одел — и приложив разрубленный кусок кожи к боку старика, промокнул рану перекисью — большего в аптечке не нашлось. Пока вместе с Иваном и Папой шевелили старика, перебинтовывая, Илья постучал Фёдору по плечу:

— Дядь Федь. Гляди-ка.

Рядом с трупом застреленной Иваном женщины стояла девочка — лет пяти-шести.

— Дядя! А что с дедушкой? Вы его лечите, да? А маму потом полечите? — показывая пальцем на труп матери, пролепетал ребёнок.

Политыч держался молодцом и до Села дотянул, где и попал в цепкие лапы Баева. Посмотрев на рану, врач многозначительно взглянул на Фёдора:

— Дааа. Выглядит плохо. Ну ничего, теперь-то… Вы не замечали, молодой человек, что где Вы — там боль и кровь?!

Очухался Политыч нескоро. Надолго выбыл из игры старик. Через пару дней, когда состояние Политыча стало стабильным и Баев перестал колоть обезболивающее, хотя пичкал его антибиотиками, Фёдора вызвал Русков.

— Ну, вот видишь, Федя, как со Степан Политычем-то всё обернулось… Дааа. Я с чем к тебе — скоро он не встанет — Олег говорит. Ну, Баев. Поэтому давай-ка ты принимай командование над своими. Пока. А там — как Бог даст… И задачи вам будут — серьёзные.

— Да понятно, Пётр Василич. Куда ж деваться-то. Только вот пара человек в таком случае нам не помешала бы…

— Одного дам. Ну-ка, Аслан, поди-ка сюда. Выходи, выходи…

Из соседней комнатки, улыбаясь во весь щербатый рот, нагнувшись под притолоку, вышел здоровенный бородатый кавказец.

— Э, здравствуйтэ. Я Аслан, Алкоев мая фамилия. — и протянул Фёдору здоровенную, заросшую чёрным волосом ручищу.

— Бог мой… — буркнул Фёдор, протягивая руку в ответ. — Фёдор я, Срамнов.

— Ты человека посели на Вельшине, Федя. Он военный, с Чечни прямо… — продолжил Русков.

— С Ичкерии правильно гаварыт, отэц! — поправил громила.

— Да ты не бойся — военный он. Сам тебе всё расскажет по дороге — волосы дыбом встанут, как послушаешь. Бери к себе его.

— Спасыбо, отэц! — снова расплылся в улыбке Аслан, засовывая нож в ботинок. — Ну я вэщи тагда бэру, и пашли, да?

Фёдор в недоумении развёл руками, а Русков таинственно усмехнулся, потупив взгляд.

— Ну, Пётр Василич! — в сердцах выдохнул Фёдор, закрывая дверь.

Вот таким образом Фёдор Срамнов и стал старшим у лесных, и вот так в команде появился Аслан. Именно так — и никак иначе.

Огромный алый диск солнца с каждой секундой темнел, наливался краснотой, стремясь быстрее закончить свой сегодняшний путь по небесам, набухал и рос на глазах. Ещё считанные минуты — и солнце зайдёт, оставив мир на милость сгущающихся сумерек, а затем — и непроглядной ночной тьмы, напоенной туманами, чудными звуками, запахами, под невероятным покрывалом звёздного неба. Глянешь ввысь — и сердце замирает: такая дивная, таинственная картина открывается твоему взору! Но пока ещё есть время…

Пока не зашло солнце, лес тонет в последних его лучах, и они, лучи, играют и переливаются по верхушкам редких сосновых стволов; а внизу, в болотистых топях, наплывает густой, молочно-белый туман. Это минуты истинной тишины и умиротворения. Быть может, лишь поющий свою нудную песню гнус да квакающая время от времени, как по расписанию, лягушка, нарушают первозданность этой тишины. Безветренно, и на темнеющем небосводе — ни облачка: завтрашний день обещает быть тёплым и солнечным.