Pferd im Mantel - Очищение молитвой [Неоконченное]

— Или креста не носите?! Что творите, воины?! Что?! Божий суд — своим, портяночным заменить вознамерились?! Не бывать тому на кушалинской земле! — гремел голос настоятеля. — А ты-то, Фёдор!!! Куда смотришь?! Не стыдно ли?!

— Дак ведь это… батюшка… — попытался найти слова оправдания Срамнов, хотя, если разобраться, оправдываться ему было не в чем.

— «Дак»! «Ведь»! — передразнил его отец Паисий, наступая на него, словно тяжёлый немецкий танк. — Словно не знаешь нынешней цены жизни человеческой!

Но тут, словно неприступный бастион, закрывая отступающего под напором батюшки Срамнова, перед отцом Паисием вклинился капитан Гамишвили. Вытянув вперёд руки, он как-бы ограничил пространство между собой и рвущимся вперёд старцем.

— Отче! Одну минуту, хорошо? Дайте сказать. — попытался понизить градус шквальной атаки Звиад.

Отец Паисий опешил от такого, замер, с прищуром уставившись в глаза капитана. Редкий человек выдерживал такой вот взгляд батюшки, опускал глаза. Но Звиад был не из такого теста. Видимо, поняв это, отец Паисий отступил на шаг, и, махнув, рукой, спокойно уже, как всегда, вымолвил:

— В Кушалино казни не бывать. А если есть, что сказать, капитан — говори.

— Хорошо. — сделав руками послушный жест, ответил Звиад. И, подумав самое большее пол-минуты, продолжил, кивнув на Фёдора. — Срамнов тут не причём. Наоборот, он меня отговаривать приехал. Только вот, отче, отговаривать меня не надо. Ты говоришь «человек», «люди», «жизнь», отец. Мы не с Марса, цену сегодняшней жизни мы знаем. Потому и привязали эту тварь, вон, к дереву. А знаешь ли ты, батюшко, кто это? Вернее сказать — что?!

— Пока я вижу испуганного, истерзанного, но ещё живого человека. — пусто ответил ему на это священник.

— Человека?! — удивлённо округлил глаза Звиад, подавшись к отцу Паисию, и, и практически в лицо старику, продолжил: — Я бы не торопился с определениями, не владея информацией! При всём уважении к Вашим годам, мудрости и сану, позволю себе донести до Вашего сведения — это монстр. Каких свет не видывал, и, если хотите, чёртовы ходячие покойники по сравнению с ним — дети малые! Хотите знать, что это за фрукт?! Так я расскажу Вам!

Народ, шаг за шагом, придвигался к беседующим на повышенных тонах командиру военных и сельскому настоятелю, а на данный момент — топтался уже в двух шагах, образовав вместе с подошедшими солдатами, плотную стену вокруг этих двоих, да Фёдора, взявшего на вооружение стратегию побольше слушать и поменьше говорить. Расталкивая сельчан с солдатами, сквозь толпу протиснулся только что притопавший на площадь Русков:

— Что тут у вас?! Что затеваете?!

А батюшка и капитан не унимались, бомбардируя друг друга встречными словесными атаками.

— А стоит и рассказать! — обвёл рукой окруживших их людей отец Паисий. — Коли решил человека на смерть отправить своею волей — стесняться тут некого!

— А и расскажу! И бойцы мои соврать не дадут! А раз на то пошло, и как Вы говорите, батюшка, в Селе у вас демократия, етить её мать — вот пусть люди сами и скажут, как надо поступить с этим упырём! Вот так мы и сделаем!

— А ну-ка разойдись! — ввинтился в перепалку Фёдор, раздвигая руками сжимающуюся толпу. — Ну, дайте капитану трибуну! Говори, Звиад!

Шёпот и гул голосов как-то сраз умолк, когда капитан Гамишвили обвёл собравшихся цепким, орлиным взглядом.

— Слушайте! — поднял вверх руку капитан. — Я, капитан российской армии Звиад Гамишвили, как старший, из оставшихся в расположении части офицеров, являюсь командующим гарнизона авиацентра боевого применения в Торжке! Я православный! Я в Бога верую!!! — практически выкрикнул он, и люди, стоящие вокруг, одобрительно закивали. Звиад, отмахнувшись рукой от каких-то слов, которые собирался было сказать, замолчал на минуту, а потом, уже тихо, продолжил. И вот каким был рассказ капитана:

— Помню, как началась война, мало кто вообще представлял у нас, что происходит. Да что там говорить! Я часто думаю, что в первый день про наш центр вообще забыли. А может, не до того им было, не до нас… Ну, этим, в Москве, наик. Как у нас было тогда? Прихожу с утра в столовку, а там уже как улей гудит — война… На усиленный режим нас ещё по весне поставили. А, да. Ведь я ротой обеспечения командовал. Аэродромная безопасность… Потом сообщают: по Москве крылатками американцы вдарили. Никто ничего не знает, что делать — неясно, нас всех собрал комцентра, полковник Дауров. Сам чёрный весь, испуганный, невыспавшийся… Это позже уже приказ пришёл: передислоцировать наши вертушки. Вертолёты наши в ночь ушли. А, как оказалось, чертовщина эта уже началась вовсю, наик. Нас в первые дни не затронула — военная часть всё же, режим. А ребята, у кого не в городке, а в Торжке семьи, да знакомые, начали рассказывать — что творится. Сначала не верил никто… Дауров вызвал меня и дал приказ: силами роты обеспечить сохранность имущества центра, склады, технику и территорию. Я тогда смотрел с вышки аэродромной на окрестности — город горел, всё вокруг пылало… Кошмар! Люди начали ломиться к нам из города практически в первый день. Сначала сдерживали, потом я рукой махнул. Открыли. Вот тогда-то мы и прозрели… Знаете ведь — век электроники, наик. Наснимали, нафотографировали, порассказали — что там, за забором-то. Дауров сказал: потерпите несколько дней, про вас не забудем. Куда там! На третий день связи уже не было. И люди идти перестали… Так я понял тогда: всё. Ну, народу у нас в центре человек триста собралось. Разного: и бабы с детьми, и старики, и молодёжь. А размести и накорми каждого! Да к делу приставь. Помню, день на шестой уже у меня старая язва и открылась… Проснулся — и словно режут. Врача в центре нет. Хоть плачь! И идти надо — и встать нет сил. Так пролежал два дня, а потом — что такое?! Вроде как отпускать начало. Нет, не сразу — полежал ещё, конечно, наик. И, как встал, так и почувствовал — словно силы вернулись! Запахи начал различать, знаете… Жить захотелось! Силы стало на троих! На тот момент ещё не подумал, что всё это взаимосвязано. Электричество потом как отрубило. Ну что, перешли на резервное. Генераторы задействовали. Из центра никаких новостей, сидим как в вакууме, наик. Ребята мои, смотрю, перешёптываться начали. Потом являются, говорят: тащкапитан, надо бы по домам. Ну что, собрали тогда мы вече… Поставили вопрос. Я знал: не удержу. Понятно было — прошлая жизнь закончилась, другая теперь. Конечно, мы военные — присягу приняли, Родину защищать. Да где она теперь, Родина эта?! Если издалека теперь посмотреть, не до нас ей было. А теперь?! Что изменилось? Где та власть?! Сами мы теперь себе власть. А то, что было — то прошло. Не мог я людей держать, и кто хотел — тот ушёл. Но многие — остались. В первую очередь, конечно, были мертвяки, наик. Дежурили по территории группами, кто прорвался — отстреливали. Потом, со временем, напор их иссяк, стало спокойнее. Но это к зиме уже, к той, к первой… А сначала — да, до черта их было, мертвецов…. ЭТОТ появился осенью. Далеко… Люди тогда струхнули: Второе Пришествие. Бабки, что остались у нас, церковь в клубе оборудовали. Какую — никакую, службу поставили. И ведь действительно, страшно было! Ну ладно, это потом уже, когда вылазки стали делать, уразумели — никакой это не Христос. А что это? Или кто? По сей день — вопрос. Ну, у вас, наверное, было так же. А как по-другому?!