Pferd im Mantel - Очищение молитвой [Неоконченное]

Месяц почти просидели за стенами. Припасов много, топливо есть, генераторы работают. Но понимали же — всему есть придел. Техника — почти вся осталась в центре. Вертушки ушли, а боезапас остался. То, что оставили нам, потихоньку с ребятами привели в порядок. Начали занятия по огневой подготовке и тактике с нашими гражданскими. К концу августа начали вылазки. Сначала — в Торжок, потом дальше, кругами, кругами. Очень много мертвецов рыскало тогда — патроны текли рекой. Я поручил подсчитать — и прослезился… Короче, зиму худо — бедно перекрутились, по весне стало легче. Бабы огороды раскопали, зверь появился… Мы, короче, стали организовывать вылазки по весне. А чего ходить вокруг да около?! Пошли на броне в Тверь. Вот там-то мы и нарвались на того фээсбэшника. Тогда и началась у нас эта эпопея с этим вот. С Окулистом.

Звиад выдохнул, возвращаясь из своего прошлого, из тех дней. Люди, затаив дыхание, ждали продолжения его рассказа. Закурив и выдохнув дым, капитан протёр глаза и продолжил:

— Как тогда случилось? Мы нашли его случайно. Прочёсывали жилую зону в пригороде, заходили в дома. В одном из домов он и был. При смерти уже. Дааа. Страшно сказать: ушлый мужик, сколько всего прошёл — один! — а его собаки порвали. Сильно порвали. Он думал отлежаться, понадеялся на новые обстоятельства. Ну, на то, что теперь вроде всё само излечивается и заживляется… Ан нет. Гангрена уже началась. У нас с собой что? Ни лекарств, ни антибиотиков… Я парней с бронёй в город отправил, в аптеках шарить, да куда уж там?! Всё уже размародёрено давно, до последней таблетки аспирина. У мужика уже потери сознания начались. Не жилец он был, короче… Мы вокруг него собрались, а у него глаза уже… тусклые. Я дал ему глотнуть водки — была у меня с собой, как в такой кошмар — да без водки?! Он меня, значит, за рукав хвать: останься один, капитан. Что-то скажу. Я своих парней за дверь. И он, пока ещё держался, рассказал мне.

Он шёл по следам этой твари уже три месяца. Он был один: ни семьи, никого. Гада этого был назначен искать ещё до войны, в Москве. И невзирая ни на что, продолжал свою работу. Вот такой был человек. Если в кратце — вот что он мне успел поведать. Звать эту тварь — Семён Абрамович Коган. Хирург — офтальмолог, профессор. Долгие годы работал в институте глазных болезней Святослава Фёдорова. Что уж там с ним стало и как — не знаю, но только, как частенько водится в его племени, мозги профессора набекрень съехали, и понеслось. Сначала, как я потом вычитал в материалах того фээсбэшника, расследовали менты случай людоедства прямо в клинике у них, в институте. Нормально, да? Вроде, не знаю уж как, всё на него показывало — факты, свидетельства, показания. Но он там как-то выкрутился. Потом, по заявлению домочадцев, исчез. Жена, дети — заявление подали. Пропал папаша. Менты начали искать, а тут новые случаи нападений по городу, и каждый — с обезображенными трупами. Эти все фотографии были в папке, которую этот майор мне передал. Жаль, что не захватил. Ну, тогда вернулись к тому случаю в клинике, совместили факты. И передали дело майору этому, Евгению Стройнову. Почему ФСБ этим делом занималось — мне самому непонятно. А тут — война.

Но к тому времени Женя на его след уже вышел. Вычислил уже его повадки, и может даже, местонахождение. Светлой головы, видать, мужик был. Много всего успел о нём рассказать, торопился, понимал — умирает… О себе ни слова, я его спрашиваю — а что ты, откуда? А он мне: нет времени, капитан. Чувствовал, что смерть рядышком. И передал мне пакет с материалами своего расследования. И говорит ещё: найди его, капитан! Здесь, мол, он, рядом он. Пообещай, говорит, из последних сил вцепился прямо. Я, конечно, пообещал… Вобщем, не дотянул Женя до вечера. Там, во дворике мы его и похоронили. Как положено: раздельно.

Ну, а мы вернулись. За круговертью наших дел в центре этот случай как-то подзабылся. Сами понимаете… Но тут является к нам мужик, измотанный совсем, оборванный. Откормили его, ну, проверили, конечно. Опрашиваю: кто, откуда? Говорит, с поезда в Лихославле. Какого поезда? Питер — Москва. Мол, выжившие в нём были. Я удивился, конечно, наик. Столько времени в поезде просидеть — где это видано?! Но времена теперь такие — нечему удивляться. Ну я и спрашиваю: а к нам какими судьбами. Он и поясняет: пока охотился, всех людей людоеды пожрали. Тогда я и вспомнил тот случай в Твери, и обещание своё — вспомнил. Начали разбираться. Рассказывает: он и ещё двое мужиков вроде как охотниками либо разведчиками у тех, обосновавшихся в поезде, были. Много ходили, многое видели. И говорит: знали мы, что людоеды вокруг снуют, да понадеялись — к нам не сунутся. Видели, мол, ещё трупы потрошённые — без глаз. Мертвецы так не потрошат — те рвут, а тут — разрублено, порезано. Всполошился, пакет Женин достал, фотографии мужику показываю: так было? Именно так, говорит. И ещё рассказал: воду они брали из родника, носили в бидонах. Одни ставят наполняться, другие — берут и тащут к поезду. Скорее всего, говорит, в воду что-то подмешали. Иначе всех покрошить — а там человек пятнадцать мужиков было — никакие людоеды бы не смогли. Собрал я ребят, и в Лихославль. Видели всё, что там осталось. Да ужас! После мертвецов — и то такого не насмотришься. А мужик сказал: точно, говорит, эти твари в Лихославле где-то обосновались. Видел он их, да не подумал, что твари эти, уже людьми быть переставшие, те самые людоеды и есть. Ну вот, стоим мы около бэтра, курим, обсуждаем это всё. И тут из кустов: дяденька, дяденька! Мы туда, а там паренёк — лет восьми. Мужик этот чуть не упал в обморок — Сашка, кричит, Сашка! Выжил! Мы парня в охапку, тот дрожит как лист осиновый. На всех парах — в центр. Привели его там бабы в чувство — он и рассказал, как дело-то было. Ни причём тут вода никакая была… Этот вон, Окулист, явился.

Он появился как нельзя, вовремя. Всё, видать, рассчитал, падла. Дождался, когда мужики отправятся в лес. Выждал… В вагонах к тому времени остались лишь несколько баб, что убирались, да детвора. Ну как детвора? Всего детей двое было уж к тому времени — Сашка этот, да девчёнка — лет семи — восьми. А они как раз с ежиком играли, под путями. Ёж у них был ручной — мужики из лесу притащили… И вот тогда он явился. Как уж там было — не известно. Говорю же — всё от Сашки — пацана, а они с другой стороны играли. В поезде было правило — все двери закрытыми держать. И день, и ночь. Правильно, в общем-то. Будь я на их месте — так же поступил. Бабы — что в поезде — видать ему открыли. Впустили. Он каликой перехожим прикинулся. Те, понятно, кормить — поить его, расспрашивать. Ну, он им сказку рассказал. А сам наблюдает, сволота… Как зайти, где — что. А дело-то ведь в том, что действовал он не один. К тому времени, сука, уже сколотил целую стаю уродов этих — людоедов. Облик человеческий они давно потеряли. А во что превратились — вон Фёдор ваш и люди его сами видели. Нелюди это, перевоплощенцы. Животные! Так, мужики, или я что не то говорю?!