Pferd im Mantel - Очищение молитвой [Неоконченное]

— Так ведь… Двадцатое декабря. До Рождества-то всего ничего…

— Вот-вот. На Рождество, получается, не буду я служить… Видишь, нет у Господа ничего случайного.

Отец Тихон закрыл глаза, считая в уме и загибая пальцы, а сосчитав, перекрестился:

— Воистину неисповедимы пути Господни! Чтобы поспеть, в Рождественский праздник выходить надобно!

Отца Зосиму и иноков, покидавших обитель с ним, никто не провожал. Решили сохранить их исход втайне, чтобы не давать почву досужим слухам. Шли налегке, основная поклажа досталась дюжему брату Глебу, и хотя и качал недовольно головой отец Зосима, за спиной его нашёл своё место укороченный автомат Калашникова. Боезапас невелик — два рожка, на серьёзный бой и не хватит. Оружие появилось в монастыре вместе с группой миллицонеров, которых беда застала на службе — чуть ли не в последний момент, когда уже отец настоятель дал указ затворять ворота, влетел их УАЗик в монастырь.

…Врата затворили на третий день Беды — не от худого дела. Ну не могла обитель вместить всех, желавших укрыться в её древних стенах! И так триста человек приветила, а где ж размещать-то? Тогда отец Тихон второстепенные службы все свернул. Селили людей и в кельях, подселяя к насельникам, и в галереях, и в рабочих помещениях… Те беды, выпавшие мирским, обтекали древнюю обитель стороной. Шутка ли! Благостное, намоленное место. Сколько одних нетленных мощей великих подвижников хранят древние, Богомсданные, пещеры! Втуне бродили толпы мертвецов, не дерзавших приблизиться к монастырским стенам, как и ранее, хранимым вставшими на рать иноками. Пришло их время — и разбрелись, оставив Божью твердыню. Не знала обитель ни призраков, сокрушавших повсеместно души тех, кого Господь пометил жить, ни бесов — этих поганых посланцев неведомого зла. Тихо текла все эти годы устоявшаяся монастырская жизнь, укрывающая неусыпной молитвой иноков и старцев. Лишь грядки, сменившие цветочные клумбы в укрытых сенью старых деревьев монастырских аллеях и парках, да поленницы дров, нашедших свой приют у стен благодатных храмов выдавали неискушённым, что обитель живёт на осадном положении. Благодать этого святого воистину места хранила людей, не ведавших истинного накала ужаса, захлестнувшего землю. Немного таких мест осталось в России… Да и есть ли они?!

И вот скрипнули петли монастырских ворот, и затворились створки. Последний взгляд на стены, хранившие их все эти годы. Помоги Господи! Впереди — нетронутая, такая белая, снежная целина, и долгий путь. Путь в неизведанное, в вечность или смерть. Кто может до конца постичь будущее?! Открыто ли оно кому?! Случалось в этом мире, Господь посещал избранных благодатью прозорливости. Но только представить себе путь и лишения, потребные подвижнику, чтобы получить из дланей Господа чудесный дар, и то дрожь берёт. Единицы их в веках, их имена с трепетом поминают святые отцы. Предопределён ли ход событий, или же в воле человека менять их? Отец Зосима не мучился этим вопросом: он знал, на всё под солнцем и луною есть воля Божья. И не подует ветер и не согнёт травинки без неё. Господь Благ, на всём Его промысел. Мы люди; наше дело славить Господа, жить в Вере, и твёрдой рукою вершить Его заветы. А ежели посетит лишениями и испытаниями — принимать и благодарить. Старец перекрестился:

— Ну, с Богом. Пошли; а Господь управит!

И снег заскрипел под полозьями лыж, уносивших три крохотные фигурки от стен древней обители в неизведанное…

Как всё было предсказано благодатным Евлогием, так всё и выходило; книга же, любовно закутанная в чистую тряпицу, хранилась в небольшом рюкзачке на согбенной спине старца и путешествовала вместе с иноками. Путешествовала, хотя, слово неправильное, кощунственное какое-то. Произнесёшь его — и представляются тебе тёплые моря, пальмы, белоснежные лайнеры. Быть может, горы, или купе поезда, с дымящимся стаканом крепкого чая на столике, вставленным в фирменный железнодорожный подстаканник. Нет, путешествием их подвиг — а именно подвиг это и был — назвать язык не повернётся…

Два дня шли на юг, обойдя Псков. На второй день вышли на трассу, идущую через Великие Луки, Ржев и Волоколамск к Москве. Брат Глеб задавал ход движения, щадя старенького архимандрита. Ночевали, где Бог послал. Питались скудно — сухари да консервы, что взяли с собой, да ушлый, как оказалось, брат Софроний где-то в покинутых домах выискивал. Хоть и не лежала душа старца, а всё ж на такое инока благословил: иного пути пропитания нет, а с собой, на мослах, много не унесёшь. Путь длинный, и силы поддерживать — первое дело. Иначе к чему это всё?! Воду топили из снега: брать из колодцев старец не велел. Растопив и охладив, проводил отец Зосима водосвятный молебен. От потусторонних напастей, считай, единственное средство, а молитва старца была ох как крепка! Хотя и старались обходить населённые пункты, не говоря уж о городах, стороной, всё же от трассы старались сильно не уклоняться. А где города, там и мертвецы! Ох, и натерпелись же от этих станинских посланцев иноки, не поимевшие привычки за стенами обители! Но то ли и вправду молитвы оставшихся братьев, неусыпно возносимые Господу, хранили их, то ли сам Господь вёл их руку, как-то напасть сия в пути их миновала. Раз лишь выскочил гнусный мертвец прямо из сугроба на пути их и бросился, но отец Зосима воздел крест. И… тварь отступила. Озираясь, оступаясь и утопая по пояс в снегу, скрылась в руинах… Брат Глеб вскинул автомат было, но старец остановил его:

— Пускай себе идёт, Глебушка. Может, при конце Бог призрит и помилует.

По ночам напрягали призраки… Спали по очереди, один — да двое. Оттого и путь затягивался, и Софроний, удивившийся предсказанному отцом Зосимой пути до Москвы в сорок дней, мало — помалу начал соглашаться:

— Простите, батюшко. С таким темпом, как мы идём, к сроку поспеть бы…

Как отошли от обители подальше, старец поведал им историю с пророчествами Евлогия и показал старый фолиант. Иноки крестились: как в наше время такое возможно?! За долгими ночными бдениями монахи изучили тексты и прониклись ещё больше важностью их миссии. Обитель они покинули в неведении — шли за старцем, а тут!

Ко всему ещё и Софроний расхворался. Слёг с кашлем, батюшка приложил руку ко лбу — ого!!! А лекарство одно — молитва! Так и не смыкал глаз коленоприклонённый старец три ночи, стоя перед аналоем в давшем им приют неизвестном сельском храме. Потом, когда Софроний очухался, отсыпался. Бдения его подкосили… Вот и ещё задержка, почитай, на неделю. К сороковому дню путешествия монахи в Москву ну никак не поспевали. Шли медленно, щадя старца и еле оправившегося Софрония. Вечером, укрывшись от разыгравшейся вьюги в баньке на краю покинутой деревни, брат Глеб развернул карту: