Стивен Кинг - Томминокеры

«Тарелка! – мысленно простонал Гарденер. И тут же подумал: – Я все-таки прыгнул тогда с волнореза. Это все предсмертные галлюцинации. Вот-вот я очнусь и пойму, что силюсь дышать соленой водой. Это может случиться в любую секунду. Хоть прямо сейчас».

Но нет, ничего подобного. Перед ним – не галлюцинация, а реальность. И это – летающая тарелка, что, разумеется, хуже всего. Не корабль, не инопланетное судно. Не транспорт внеземных цивилизаций… Тарелка! Военно-воздушные силы, здравомыслящие ученые, ведущие психологи – все дружно отрицают их существование. Ни один уважающий себя автор не введет в свой научно-фантастический роман героев, летающих столь старомодным способом, а если рискнет – ни один уважающий себя редактор не прикоснется к рукописи даже десятифутовым багром. Тарелки изжили себя как жанр еще во времена Эдгара Р. Берроуза и Отиса Эделберта Клайна. Более допотопной темы и не придумаешь. Их существование допускали разве что психи, какие-нибудь сектанты и, конечно, представители желтой прессы, еженедельно пестреющей заголовками вроде: «ШЕСТИЛЕТКА БЕРЕМЕННА ОТ ПРИШЕЛЬЦА С ТАРЕЛКИ. БЕЗУТЕШНАЯ МАТЬ ДАЕТ ИНТЕРВЬЮ». Казалось, по какой-то необъяснимой причине все эти истории случались либо в Бразилии, либо в Нью-Хэмпшире. Однако вот она, перед глазами – лежала здесь все это время, столетия проносились над ней как минуты. Внезапно на ум пришла строчка из «Книги Бытия», и по спине пробежал холодок, точно от сильного сквозняка: «В то время были на земле исполины…»

Гард посмотрел на Бобби умоляющим взглядом и прошептал:

– Она настоящая?

– Настоящая. Ты потрогай.

Андерсон бесцеремонно стукнула кулаком по корпусу, и тот глухо загудел, словно был изготовлен из красного дерева. Гарденер потянулся… но тут же отдернул руку.

По лицу Бобби пробежала тень досады.

– Гард, я уже говорила: она не кусается.

– И не сделает со мной ничего против моей воли.

– Ну конечно же.

Джим задумался, насколько это было возможно в его смятенном состоянии: когда-то ему то же самое говорили про алкоголь. И Гард мог припомнить массу знакомых – в основном товарищей по колледжу в семидесятые годы, – которые утверждали примерно то же самое про наркотики разного сорта, а кончили большей частью в клиниках или на анонимных собраниях, куда их завели серьезнейшие жизненные проблемы.

«Скажи мне, Бобби, это был твой личный выбор – работать до полного изнеможения? Ты хотела так исхудать, чтоб остались кожа да кости? Ты управляешь собой или доверила руль кому-то чужому? Вот что мне очень хотелось бы знать. Почему ты мне лжешь насчет Питера? И почему я не слышу в лесу птичьего пения?»

– Давай же, – терпеливо проговорила Андерсон. – Нас ждет долгий разговор и несколько серьезных решений; не хочу, чтобы потом ты бросил дело на полпути, внушив себе, будто все это – пьяная галлюцинация.

– А вот это грубо.

– Как и многое из того, что людям по-настоящему нужно сказать друг другу. Ты ведь уже напивался до белой горячки, мы оба в курсе, верно?

«Да, но прежняя Бобби никогда бы не заговорила об этом. По крайней мере, не в таком тоне».

– Потрогай – поверишь. Это все, о чем я прошу.

– Похоже, для тебя это действительно важно? – Андерсон беспокойно переминалась с ноги на ногу. – Ну, хорошо, – согласился Гарденер. – Хорошо, Бобби.

И, потянувшись, ухватился за край корабля – точно так же, как Андерсон в тот, самый первый день. На лице Бобби отразилось явное, слишком явное предвкушение. Такое бывает у человека, ожидающего взрыва петарды.

Дальше все происходило почти одновременно.

Вначале по ладони пробежала вибрация – Джим словно коснулся столба с высоковольтными проводами. Все тело резко передернулось. Миг – и это ощущение бесследно исчезло. Тут в голове снова грянула музыка, столь оглушительная, что даже последняя вспышка в сравнении с ней показалась шепотом в сравнении с воплем; Гарденер словно попал внутрь усилителя, транслирующего звук не наружу, а в себя.

Днем я не живу, пойми меня буквально, С девяти утра я тупо жду пяти, Чтобы снова стать веселым и нормальным И домой, к милашке, наконец, пой… [59] Нил Даймонд. Благодарю господа за вечер.

Он раскрыл рот в беззвучном крике, но музыка резко оборвалась. Гарденер узнал песню – хит тех времен, когда он был младшим школьником. Позже он напоет отрывок, сверяясь с часами. Если стремительная вибрация длилась одну-две секунды, то взрыв оглушительной музыки – около двадцати; затем пошла кровь из носа. К слову: грохот терзал не уши, как вы могли бы подумать, а саму голову. Музыка проникала в мозг не через барабанные перепонки, но через треклятую стальную пластину.

Андерсон пошатнулась и всплеснула руками, словно запоздало желая упредить Джима об опасности. Предвкушение сменилось изумлением, испугом, потрясением, болью.

И в конце концов у Гарда прошла мигрень. То есть не просто прошла, а исчезла – окончательно и бесповоротно.

Зато из носа уже не текло, но било, как из фонтана.

– На, возьми. Боже! Гард, ты как?

– До свадьбы заживет, – ответил тот приглушенно, через ее носовой платок, скомканный и сильно прижатый к носу. Во рту стоял привкус липкой крови. – Бывало и хуже.

«Бывало, да… Но недолго».

Джим сидел, запрокинув голову, шагах в десяти от просеки, на поваленном дереве. Бобби смотрела на него с тревогой.

– Господи! Гард, я не знала, что так получится. Ты же мне веришь?

Тот кивнул. Он, конечно, не представлял себе, чего именно она ожидала… Но явно не этого.

– Ты слышала музыку?

– Не то чтобы напрямую… Скорее как эхо из твоей головы. Моя – чуть не лопнула.

– Правда?

– Ага. – Бобби невесело рассмеялась. – Обычно, попадая в толпу, я отключаю лишние голоса…

– А это возможно?

Гард убрал платок – тот вымок насквозь, хоть отжимай. Но все-таки кровотечение мало-помалу слабело… и слава богу. Бросив платок на землю, Джим принялся отрывать полу рубашки.

– Могу. Только… не совсем, – продолжала Бобби. – Чужие мысли не отключаются до конца, но я заставляю их звучать слабым шепотом, где-то на заднем плане.

– Это невероятно.

– А как же иначе? – Андерсон помрачнела. – Не выучись я этому трюку – торчала бы безвылазно дома. Помню, в Огасте, в субботу, решила приоткрыть свое сознание на улице, посмотреть, что из этого выйдет.

– Ну и как, посмотрела?

– Да. В голове словно смерч пронесся. Самое жуткое – эта дверь потом очень тяжело закрывается.

– А она… ну, этот барьер… как ты вообще его ставишь?

Роберта покачала головой:

– Трудно объяснить. Это как шевелить ушами – умеешь, и все тут. Или не умеешь.

Она прочистила горло и уставилась на свои ботинки, грязные и потрепанные, словно в них недели две пахали, почти не снимая. Бобби слабо улыбнулась одновременно застенчиво и забавно— и вдруг стала собой прежней. Той, что не отвернулась от Гарда, когда от него отказались все. Впервые Джим увидел ее именно такой, когда она была студенткой первого курса. Сам он был новоиспеченным преподавателем и безуспешно бился над диссертацией, которую, как уже тогда подозревал, никогда не закончит. Раздраженным с похмелья голосом он осведомился, что такое дательный падеж; никто из желторотых первокурсников не ответил, и Гард уже приготовился устроить им хороший разнос, как вдруг Роберта Андерсон (третье место в пятом ряду) подняла руку и выпалила ответ. Робкий, но абсолютно верный. Гарденер не удивился, узнав, что в средней школе она одна из всей группы взялась изучать латынь. Сейчас на ее лице появилась та же улыбка, и Гарда захлестнула щемящая нежность. Черт, нелегко ей пришлось в последнее время… Но это все еще она, та самая Бобби, можно даже не сомневаться.