Адам Нэвилл - Ритуал

Фил сглотнул. Перевел дыхание.

– Похоже, они приносили в жертву людей. В том доме. В жертву какому-то существу. Давным-давно.

Люк кивнул.

– Когда та церковь принимала прихожан, а кладбище еще не заросло. С теми людьми в подвале произошло что-то очень плохое. Их убили.

Фил поднял голову и посмотрел на кусочек неба, просвечивавший сквозь полог листвы.

– Их вешали. Вздергивали на деревьях для того существа. Тогда оно было моложе. Но оно все еще здесь. А они ушли. Старые люди, которых я видел во сне. Которые… кормили его. Но оно все еще здесь.

Дом молча вглядывался в деревья.

– Мне никогда не перебраться на ту сторону. – Сквозь грязные полосы на лице Дома просвечивала ярко-красная кожа. Чтобы удержаться в вертикальном положении, он прислонился плечом к дереву, упершись костылем в губчатую землю. Костыль был сделан из толстой ветки нужной длины. У него имелось даже V-образное раздвоение на конце, чтобы просовывать под мышку. Это был уже третий костыль. Первые два довольно быстро оказались непригодными. Люк нашел их в подлеске, после того как они покинули зловещее место, где висел Хатч.

Сев на широкий камень на краю ущелья, Люк бросил сумку с палаткой с одной стороны и два рюкзака, которые тащил, с другой. Фил остановился у него за спиной и, согнувшись от усталости и досады, уперся руками в колени. Дыхание с хрипом вырывалось из его рта.

– Будет у нас когда-нибудь передышка? – сказал Дом сам себе.

– Брызни-ка себе из ингалятора, дружище, – сказал Люк Филу, не глядя в его сторону. – Хрипишь ужасно.

Фил порылся в кармане куртки.

Когда они, пройдя километра три вверх по заросшему каменистому склону, вдруг оказались на краю глубокой лощины, к Люку вернулось знакомое чувство тревоги. Смутное ощущение, что именно здесь они найдут собственную смерть.

Спуск в лощину был усыпан крупными валунами, видимая поверхность скал обросла желто-зеленым лишайником. Дно узкого ущелья покрывали заросли длинноствольных растений с жесткими зонтичными листьями, а через тридцать метров ждал скалистый подъем. На другой стороне виднелась болотистая земля, густо заросшая пихтой и сосной. Люк взглянул на часы. Был час дня.

В ущелье падал мягкий свет. Впервые после ухода с кладбища они видели столько света. Вместе с ним с бледно-серого неба постоянно лил дождь, охлаждая чистый воздух. Он непрерывно усиливался, стуча все громче об окружающие камни. И вскоре перешел в ливень. Люк чувствовал и предвидел это.

В одиннадцать часов они, уставшие и движимые страхом, грозящим перейти в групповую истерию, оставили бедного Хатча. И, опустив головы, побрели прочь, в направлении ущелья, оказавшегося непроходимым при их нынешнем состоянии. Оно простиралось в обоих направлениях, насколько хватало глаз, теряясь в туманной дымке.

Никто из них не мог осознать до конца, что Хатча нет в живых. Во многом благодаря своему истощению. Люка устраивало подобное оцепенение. Непостижимость происходящего приглушила эмоции. Но жуткая правда снова и снова давала о себе знать. Кто-то рыдал, кто-то причитал себе под нос, пока они брели, пошатываясь, сквозь деревья. Невероятно. Такого просто не могло быть.

– Нам нужна вода. И немного калорий, – сказал Люк в надежде привести в порядок мысли. От обезвоживания они становились расплывчатыми. Идеи приходили и тут же ускользали. Легкие буквально слиплись, речь стала невнятной. От усталости он едва мог говорить. – Отдохните. Мы заслужили. Не обращайте внимания на всякую хрень. Сегодня мы сделали хороший рывок. Вы сделали. Вы оба.

За последний час он впервые сказал так много. Он слишком устал, чтобы подбадривать кого-то или давать советы. Он нес палатку и два рюкзака. Свой на спине и Дома – на груди. Утренний поход по каменистой местности выжал его почти без остатка, а было только начало дня. Рюкзачные ремни вызывали в плечах ужасную боль, которую не удавалось облегчить, перемещая вес. Люк просто двигался вперед, стиснув зубы. Перед глазами все плыло. И все же ему приходилось останавливаться каждые несколько минут, чтобы не отрываться от остальных. Шея теперь пульсировала болью. Из-за того, что ее часто приходилось вытягивать. Иначе из-за рюкзака Дома было не видно, куда ставить ноги. Одна подвернутая лодыжка, и можно раздеваться и ждать конца.

Он терпеть не мог недостаток мобильности, особенно что касалось рук. В случае нападения драгоценные секунды были бы растрачены на возню с ремешками и петлями. А их противник был быстрым. Быстрым и бесшумным, если только он не решил дразнить их издали.

За последние два часа это существо могло забрать любого, и Люк знал это. От усталости они утратили бдительность. Кем бы оно ни было, убивало, лишь когда испытывало голод. От этой мысли Люка затошнило.

Люк взялся нести рюкзаки и палатку, чтобы Дом мог двигаться быстрее. Его больное колено распухло и побелело. Вся коленная чашечка заплыла. Кожа под повязкой была жесткой и горячей на ощупь. Люк не мог смотреть на это без слез. Чтобы взобраться даже на небольшой склон, Дом двигался боком, используя костыль как ледоруб и подтягивая за собой больную ногу. Только так он мог не переносить на нее вес тела. Ноге требовался отдых в приподнятом положении дня три-четыре, прежде чем он мог бы двигаться снова. Чем больше он напрягал сустав, тем становилось хуже. Все утро с лица Дома не сходила гримаса боли и страха. Он боялся поскользнуться и удариться коленом.

Дом и Фил сидели рядом с Люком на валуне над ущельем, засунув ботинки в мокрый мох между камнями. Они тяжело дышали, уставившись невидящим взглядом себе под ноги. Водонепроницаемые куртки были расстегнуты, капюшоны сняты. Шапки засунуты в карманы брюк. Красные лица, покрытые пленкой из жира и застарелой грязи, блестели от пота.

Люк ощутил навалившуюся на него тяжесть. Под грузом ответственности камень, на котором он сидел, буквально впился ему в ягодицы. Раньше он никогда в жизни ничем не руководил. И весь поход они полагались на Хатча. Зародившись в глубине живота, вспышка гнева пронзила его. О чем думал Хатч, заставив Дома и Фила сойти с тропы? Все путешествие было слишком сложным для них. Даже без погружения в незнакомые земли в поисках короткого пути.

Люк сделал три глотка из своей бутылки. Вода на вкус была как резина и пахла лесом. Приторный запах сырого дерева, гниющих листьев и холодного воздуха. Он ненавидел этот запах. От него тоже так пахло. Они почти стали частью всего этого. Лишь яркие цвета в одежде выделяли их из этого бездумного, неумолимого природного распада. Было бы так просто опуститься на землю и слиться с ней, растворившись без следа. Ощущение собственной ничтожности перед бесконечностью и размерами этой земли сводило Люка с ума.