Грим - Котельная номер семь [СИ]

— Я себя вполне уверенно констатирую, — сказал Павел. — Если кто здесь и выглядит недостоверно, так это вы.

— Может, чарка развеет чары? Прививкой от привидений послужит вам. Замахните — и мы исчезнем, — сказал Сережечка.

— Грустный ты, — сказал безносый Данилов. — Чем нам тебя поразвлечь? Может, ты обидел кого? И теперь угрызенья мучают?

— Кстати, к нам гости, — сказал Сережечка, склонив головку к плечу и прислушиваясь. Павел тоже насторожился, помня о предыдущих визитерах. Он не сомневался, что они вернутся еще. Но в возникшей на миг тишине только и слышно было, как где-то крыса скребет. — Пятеро, — уточнил Сережечка.

Тех было четверо. Еще кого-то по дороге нашли и прихватили с собой.

— Откуда знаешь? — спросил Павел.

— А он видит во тьме, — сказал безносый. — Ему даже луны не надо. Достаточно, чтоб кошачий зрачок мерцал.

— Да еще и сквозь стены?

Но замечание насчет стен оба пришельца проигнорировали.

— Все не поместятся. — Данилов обвел глазами стены, как бы прикидывая, во что обойдется внутренняя перепланировка и стоят ли эти гости затрат и хлопот. — Как ни жаль, но гостей нам принять негде.

— В руках железо. Гости с намерениями, хулигангстеры, — продолжал Сережечка. — Ты, наверное, и впрямь кого-то обидел? Или убил? — обратился артист к Борисову.

— Может, нам милицию вызвать? — забеспокоился Павел.

— А саму милицию потом куда? Кого вызывать против милиции? Силы небесные? Я бы вызвал, не будь я нечист.

— Я, кажется, двери не запер, — сказал Данилов, — когда по малой нужде выходил.

И хоть Павел уверен был, что со времени прибытия этих двоих в кочегарку никто подсобного помещения не покидал, кинулся проверить дверь, и если не заперта — запереть. Но Сережечка удержал его:

— Поздно. Сейчас ввалятся. Лучше уж с нами будь.

— Зачем ты вообще выходил? — с досадой сказал Павел. Голос его дрогнул. — Мог бы на уголь сходить.

— Нам такое нельзя — по понятиям.

— На уголь нельзя? — спросил Павел, лихорадочно ища пути ко спасению. Выход из котельной один, он же — вход. Спрятаться негде — найдут. Принять неравный бой? Лопата? Лом? Кочерга?

— Нам запрещено справлять нужду в помещениях. Даже по малому и по быстрому, — тем временем объяснял Данилов. Хотя кому? Павел почти не слышал его. — Есть закон, а есть понятия. То, что законом не запрещено, зачастую запрещено понятиями. Закон так или сяк можно и обойти. Присяжных припугнуть-прикупить. Судье сунуть. А найти лазейку в понятиях — да такой идиомы-то нет. Понятия, брат, не обойдешь. Да и опасно после коктейлей. Потому что можно в два счета эту котельную воспламенить.

— Наверное, ты обидел кого-то, — повторил свое предыдущее предположение Сережечка. — Враги, антагонисты есть?

— Есть, — сказал Павел.

В рабочем помещении по сравнению с бытовкой было темно. Светила только одна лампочка, а те, что были поближе к выходу — перегорели. Поэтому наблюдателям из бытовки были видны только силуэты вошедших. Да и не силуэты — пятна. Они на мгновение остановились, увидев, что вместо одного в подсобке трое. Потом решительно тронулись, проявляясь в деталях по мере движенья, обнаруживая злые-презлые лица. Помахивая обрезками арматур. Было видно, что это не случайно поднятые с кучи хлама железки, а приготовленное специально для конфликтных ситуаций битьё. Иные железяки были заострены.

На пороге арматурщики опять замерли. Да, пятеро. Лыжные шапочки надвинуты на самые брови. Под бровями горят глаза. Зло и немного весело, и в них — любопытство. Естественный по отношению к жертве палаческий интерес. Потом тот, что выглядел главным, Эдик, кажется, занес ногу сразу на вторую ступеньку и легко подтянул вторую, оказавшись внутри подсобки. За ним ввалились еще трое. Крысиный остался на входе.

— Проходите… распоясывайтесь… кутите… Поведение за счет заведения… — бормотал Сережечка, отступая к дальней стене.

— Добрый вечер, — сказал Эдик, помахивая рифленым прутком. — Вы-то бля кто будете?

— Полиглоты, — сказал Павел, посчитав, что такая редкая аттестация умерит пыл арматурщиков, заставит замедлить или задуматься их.

— П…полиглоты, — подтвердил артист. — А впрочем… А вы?

— Отморозки. Неместные, — сказал Павел. — Тиранить будут меня.

Он тоже шагнул назад и уперся в стол.

Данилов первую минуту продолжал сидеть неподвижно. Потом вдруг затрясся и побледнел, замычал, завертел головой, дважды мучительно проглотив слюну, как будто его подташнивало. Левый глаз его еще больше выпучился, и казалось, что он вот-вот перелезет через переносицу, и оба они сольются в один.

— Ну-ну, — сказал главарь головорезов. — Не бойся так…

— Уж полночь близится… — пробормотал, вернее, промычал Данилов, ибо в голосе было что-то утробное. — А Германа все нет! — вскричал он же, но совершенно другим, птичьим голосом, каким говорящие попугаи кричат.

Он икнул и обеими руками зажал себе рот, испуганно тараща глаза на вошедших.

— Чего-чего? — переспросил главный. — Еще кого-нибудь ждем?

— Пожалуйста… — сказал Сережечка. — П…пожалуйста, не троньте его.

— Уж бункер-р-рушится. — А Гиммлера все нет! — скорректировал свою репризу Данилов, по-прежнему зажимая себе рот.

Зубы его были плотно-преплотно стиснуты. Рот был зажат левой, а поверх нее и правой рукой. Но, тем не менее, эти членораздельные голоса несомненно исходил из тела Данилова. Словно во рту его был вертеп. Павел почувствовал, как его лицо вытягивается от недоумения. Тоже недоумение отразилось и на лицах вошедших.

— Это он чего?

— Это он… — поспешно попытался объяснить Сережечка, — это он язык проглотил. Елизаровский… Чревещет теперь. Будучи во языцех… Чешет не знамо чего. Он его забыл вилкой проткнуть. Сам же говорил, надо вилкой, мол. А сам — так проглотил… Проигнорировал…

Павлу впервые пришло на ум, что если язык был и впрямь елизаровский, то где ж тогда сам кочегар Елизаров, которого Павел когда-то знал. Не до воспоминаний, конечно, было сейчас. Выпутаться бы из обстоятельств живым. Выбраться за эти стены. Обстановку сменить.

— Полиглот… — пробормотал Эдик. — Этот, со свиным пятаком вместо носа — полиглот! — Он обернулся к своим, те понимающе скривили лица, хмыкнули, покивали. — А ну еще что-нибудь выдай!

Дышать Данилову было нечем, ибо место, приличное носу, было заклеено. Он открыл рот и глотнул воздуха.

— Уж небо рушится! — А Геринга все нет! — тут же воспользовалось открытым ртом проглоченное.

— Ну-ну…

— Основы рушатся! — А Гитлера все нет!

— Это он не нас ли подначивает? — вскричал подстрекатель, плохиш. Он так и не вошел в подсобку, кричал из-за спин.

Главный недовольно оглянулся на него — очевидно, ему еще хотелось послушать прикольщика, но намек на то, что над ним насмехаются, снести не смог. Он буркнул что-то уж совсем нецензурное, чего и воспроизвести-то нельзя, и занес руку.