Мария Артемьева - Темная сторона Петербурга

– Вы все шутите, Лев Кондратьевич! – прошипела дама.

Ее собеседник рассмеялся:

– Разумеется! При моей тяге к науке электрофотографические чудеса, которые демонстрируют в «Модерне», мне, конечно, куда любопытнее, и все же…

– Перестаньте, Лев Кондратьевич, вам самому хотелось. Вы любите новинки. Да и профессиональный интерес, я думаю…

Вновь подошедшая компания зрителей оттеснила беседующих, и конец загадочного разговора утонул в кашле, шарканье ног, репликах публики.

Петр стоял, задумавшись, слегка сбитый с толку. Окружающая толпа слилась перед его глазами в одно яркое пестрое пятно, озвученное гулом невнятных, бессмысленно-отрывистых фраз.

И вдруг кто-то тронул его руку. Студент вздрогнул, обернулся и ахнул: перед ним стояла Аннинька. Как будто кто-то сдернул занавес реальности, открыв потусторонний мир.

Слабая улыбка и румянец на девичьих щеках… Если б не они, Петр, несомненно, решил бы, что перед ним призрак. Уже несколько лет никаких известий не было от той, к кому он был так привязан и о ком не переставал думать.

Когда-то Аннинька жила по соседству с Петром. Их разлучило несчастье: мать Анниньки заболела чахоткой и умерла. Родственники забрали осиротевшую девочку и увезли.

Расставаясь, Аннинька обещала писать своему другу каждый день.

Но впоследствии пришла от нее всего одна открытка откуда-то из-под Варшавы – поздравление с днем ангела. На большое письмо, посланное в ответ, отклика не было. Письма все возвращались с пометкой: адресат выбыл.

Со временем боль от разлуки притупилась, но не изгладилась вовсе.

И вдруг – вот она! Взрослая барышня, по-новому красивая, похорошевшая; тоненькая, с матово-прозрачной кожей, напоминающей драгоценный костяной китайский фарфор, с синими прожилками вен на запястьях, с дымчато-серыми глазами, обрисованными, словно тушью, густыми ресницами, – такая родная и близкая и в то же время – совсем иная, незнакомая, восхитительная.

У Петра перехватило дыхание. А девушка сказала:

– Петя, ты не забыл меня? Это я послала билет. Я знала, что ты придешь.

– Как? Откуда… Ты?!

Он хватал воздух ртом, словно рыба, выхваченная переметом из реки.

А светлая радость на ее лице сменилась вдруг испугом.

– Прости, Петя, надо идти. Дождись меня после представления. Нужно поговорить, очень! Ведь ты не забыл меня?

Тонкими пальчиками девушка пожала руку Петра и, наклонившись ближе, прошептала:

– Я тоже тебя не забыла.

Ее дыхание обожгло кожу возле уха, горячая волна плеснула в лицо. Он протянул руку, намереваясь обхватить, обнять… но Аннинька была уже недосягаема. Рука схватила воздух.

– Прости! Меня ждут.

Белозубая улыбка порхнула как светлячок над толпой и пропала; остались засыпанные снегом пальто и шали, краснощекие чужие лица, меховые шапки и горжетки, смех и разговоры обывателей.

Восхищенный, восторженный, весь натянутый изнутри как струна, Петр смотрел в ту сторону, куда скрылась Аннинька.

Студента толкали, он все стоял. Прозвенел звонок, приглашающий зрителей в зал.

Он прошел вслед за всеми и занял свое место в пятом ряду.

Раскатисто прозвучал гонг за сценой, верхний свет погас.

Представление началось.

Из кулис пополз дым, пахнущий мокрой елью.

При свете синих мигающих огней рампы на сцену взошли актеры. Высокий и представительный бородач был, очевидно, сам доктор Робер Гуссе. Рядом с ним, в униформе сестры милосердия, стояла безобразная старуха, голову которой, наподобие испанского плоеного воротника, подпирала целая кипа подбородков. Горбун с заячьей губой – уродливая карикатура на влюбленного Пьеро – размахивал длинными рукавами смирительной рубашки. Юноша с грубым лицом дегенерата стоял у края сцены. А потом появилась она – девушка в простом белом платье и маске без украшений и узоров. Аннинька.

Петр даже под маской узнал ее – по тонким запястьям с голубыми прожилками и серебряным ободкам браслетов, которые тихим звоном сопровождали ее шаги.

– Уважаемая публика! – обратился к залу чернобородый Гуссе. Говорил он почти без акцента. – Нынче я демонстрирую вам чудеса целебного гипноза. Наукою доказано: во сне человеческое сознание открыто внушению, и это позволяет медику благотворно воздействовать на людей с расстроенными нервами и помраченным рассудком.

Выстроив участников представления в ряд, доктор встал напротив них и принялся выполнять пассы обеими руками, заглядывая в глаза и бормоча что-то вполголоса.

Отдельных слов из зала было не разобрать, слышалась только общая интонация. От этого вся картина производила впечатление пугающей ворожбы.

Гуссе дотронулся узловатым пальцем до лба каждого актера, и все они, один за другим, с кукольной послушностью закрыли глаза.

– Вот стадия первая – погружение в гипнотический обморок, называемый летаргией. Сейчас последует стадия вторая: каталепсия! – возвестил магнетизер. Он ткнул рукой одного, другого, третьего – замершие в загадочном сне повалились на пол с деревянным кегельным стуком.

Вздох испуга прокатился по залу.

В синем свете рампы лежащие на сцене так напоминали мертвецов, что у Петра от страха челюсти свело судорогой. «Не может живой человек так упасть», – испуганно подумал он.

Доктор Гуссе объявил, что теперь готов продемонстрировать необыкновенные свойства каталепсии. А именно: полную бесчувственность.

– Смотрите внимательно и не говорите, что не видели, – заявил Гуссе, прищурив глаза. Старуха помощница протянула доктору длинную стальную спицу-иглу. Гуссе взял ее и, подойдя к беззащитному телу горбуна, на глазах у всего зала воткнул по очереди в его ладони, лодыжки и предплечья. Суровая нить, вдетая в иглу, прошила насквозь человеческие ткани, и медсестра обрезала нитку. Конец ее, пропитанный кровью, остался висеть на плече горбуна. Горбун даже не шевельнулся.

«Здесь какой-то хитроумный фокус», – убеждал себя Петр. Ему сделалось не по себе.

Тем временем Гуссе так же прошил ладони и плечи некрасивого юноши-дегенерата – обильно потекла кровь, но юноша не проснулся.

Шум в театре нарастал.

Робер Гуссе назидательно заметил, глядя со сцены в зал:

– Состояние каталепсии подобно смерти.

Приблизившись к Анниньке, он занес иглу над ее сердцем.

– Эта девушка совершенно ничего не почувствует, – заявил мучитель.

И, не обращая внимания на роптание публики, резко вскинул вверх руку со спицей и ударил. Было слышно, как лязгнула сталь, скользнув по кости ребра, и, пройдя насквозь мягкое тело, со стуком вонзилась в деревянный настил.

Тело Анниньки конвульсивно дернулось и обмякло. По белому корсажу побежал ручеек крови.

Убил?!

Петр вскочил и кинулся к сцене, но крепкие руки служителей театра остановили его в проходе.