Мария Артемьева - Темная сторона Петербурга

– Шампанского? – предложил трактирщик, почуяв перемену ветра. И не прогадал.

Пустив слух о необыкновенной удаче, которую якобы принесла ставка на рубль, подписанный самоубийцей Брутом, находчивый игрок Мокеев сумел в течение нескольких дней вернуть проигранную сумму. Для этого ему пришлось войти в сговор с несколькими менялами государственного банка, но это было совсем не трудно.

Азарт ведь не есть свойство какой-либо одной отдельной игры, азарт – качество игрока. И он проявляет его в полной мере, как бы ни менялись условия.

В течение нескольких лет все петербургские картежники и завсегдатаи лошадиных бегов регулярно выкупали рублевые ассигнации, подписанные самоубийцей Брутом. Цена брутовскому рублю в черных кассах установилась невероятная: двадцать пять рублей за один «счастливый».

Государство даже вынуждено было пресекать ажиотаж, публикуя сообщения с опровержением слухов о чрезвычайной якобы редкости брутовского рубля.

Но суеверия всегда сильнее веры: они ближе, как своя рубашка к телу, нежели холодные суждения головы, не основанные на иррациональной русской «авось-философии».

Слава игроцкого рубля-талисмана после революции сошла на нет, но не увяла окончательно. И по сию пору можно сделать состояние [13], продав заповедную ассигнацию: коллекционеры дают до тысячи долларов за один такой рубль.

Ходят такие слухи. А уж кто их распускает – совершенно неизвестно.

Может, сам Брут?

После знаменитой реконструкции Финляндского вокзала от прежнего здания уцелела всего лишь одна стена. Выглядит это чарующе и странно: будто бы прошлое выглядывает в окошко современности. А ведь когда-то здесь случалось и наоборот.

– Итак, господа. Я пригласил вас сюда с тем, чтобы… э-э-кхм…

Заместитель начальника Финляндского вокзала Ионов увидал ехидные улыбочки на лицах приглашенных представителей прессы и осекся.

Пожалуй, фраза, которой он намеревался открыть собрание, и в самом деле попахивала эпигонством. И если это давало повод для шуток, то получалось нехорошо. Поскольку дело, которое требовалось теперь обсудить, вокзальное начальство отнюдь не забавляло. Дело было возмутительным.

Ионов оглядел собравшихся и, насупившись, сказал:

– Подозреваю, что здесь чей-то розыгрыш. Но поелику происходящее весьма мешает работе железной дороги, да уже не первую неделю, я вынужден…

В дверь кабинета постучали.

– Войдите! – крикнул Ионов.

На пороге появились двое в форме сотрудников железной дороги – маленький, с испуганным лицом, и высокий, угрюмый, с аккуратно стриженной бородой.

– Пожалуйста. Свидетели. Дежурили позавчера. Григорьев и Зимин. Задавайте вопросы, – предложил заместитель начальника вокзала. Поднялся из-за стола и, подойдя к высокому, закругленному сверху окошку, принялся равнодушно обозревать площадь.

– Приступим! – Высокий юноша в костюме из клетчатой шотландской шерсти обрадовался и, вынув из кармана карандаш, постучал им по черному кожаному блокнотцу, пристроенному небрежно на коленке.

Юноша прозывался Аркадий Перепелко. Как репортер, он писал для еженедельного питерского листка «Обыватель» и был уже довольно известен обществу в качестве человека деятельного и прогрессивных взглядов.

– Ну, что тут у вас произошло? – нацелив карандаш в сторону маленького Зимина, который выглядел моложе своего напарника, спросил Аркадий Перепелко.

Двое железнодорожников, стоя посреди кабинета, переглянулись.

– Дак, это… того… Мы уж все рассказали. И городовому даже, – застенчиво переминаясь с ноги на ногу, сказал Зимин. Бородатый Григорьев молча кивнул.

Вид у обоих был смущенный.

Аркадий Перепелко посмотрел на железнодорожных служителей строго и с прищуром. Он намеревался как можно быстрее разоблачить явно сочиненный сотрудниками вокзала «феномен», но тут влез солидный господин с бакенбардами – представитель консервативного издания «Голос».

– Скажите-ка, голубчик, какие э-э-э… чувства… или ощущения…

Господин с бакенбардами так тщательно подбирал слова, формулируя вопрос, что Аркадий не утерпел и перебил его.

– Твоя фамилия Григорьев? – Острый кончик карандаша в руке репортера взлетел на уровень груди бородатого железнодорожника.

– Да, – хриплым простуженным басом прогудел Григорьев.

– А ты – Зимин?

– Наше такое фамилие, – закивал, моргая, Зимин.

– Так я хотел спросить, какие ощущения… – снова залепетали «бакенбарды», но Аркадий не намеревался отдавать инициативу.

Кончик его карандаша описал дугу и замер напротив Григорьева.

– Водку позавчера пили? – с нажимом спросил Перепелко.

– Никак нет, – моргая, ответил Зимин.

– Какая ж водка, ежели дежурство? – укоризненно прогудел бородач Григорьев.

Зимин закрестился:

– Вот вам крест, ей-ей…

– А такая! – рассерженным фальцетом прикрикнул на служащих вокзала Аркадий. – Начальства никого нет, вокзал пустой, скучно, поди, да холодно. Вот и раздавили по стопочке. Потом еще опрокинули… И еще. А там и зеленые черти хороводом запрыгали. Что, не так было?

– Не так, – обиженно заявил Зимин. – Вот вам крест!

А Григорьев вздохнул и добавил, глядя в сторону:

– Это вот все они теперь такие. Образованцы. Попам не верят, в церковь не ходят, Бога не боятся. Молодежь…

– Но-но-но! – прикрикнул репортер. Не хватало еще, чтоб намекали ему на щенячий возраст.

Господин с бакенбардами усмехнулся. Белокурая курсистка-эмансипе от прогрессивных «Новых известий» юноше Перепелко даже посочувствовала: уж больно уши у того загорелись – это всегда так неприятно, если уши горят.

– Давайте-ка лучше с подробностями. И по порядку – где, когда, что, – высказался спокойный толстячок из «Биржевки». Его поддержали и другие охотники за сенсациями.

Однако нервы железнодорожников были уже на пределе.

– Да чего тут рассказывать? – не выдержал Зимин. – Рассказывали уж! И не один раз! Привидение! По вокзалу ходит. Ночью. У нас тут три смены дежурных перебывали – все видели. Каждый! Коваленко ажно в обморок хлопнулся. Никак откачать не могли.

– Да! И он на Николаевку перевелся, – добавил Григорьев.

– Кто? – не понял господин в бакенбардах.

– Дак Коваленко же! Боится человек. Понять можно. Это ведь не то что средь бела дня с карандашиком…

– Вот что, господа газетчики. – Заместитель начальника вокзала оторвался от созерцания экипажей, извозчичьих лошадей и торговок огурцами и кислой капустой на площади, оставил запыленное окно кабинета и оглядел заинтригованных представителей прессы. – Если хотите до тонкости разобраться в вопросе – милости прошу! От имени и по поручению начальника вокзала приглашаю всех желающих подежурить. Тут уж наверняка до правды докопаетесь. С нашими вот сотрудниками.