Мария Артемьева - Темная сторона Петербурга

Первым делом взялся за альбомы. Удобно расположившись в кресле напротив стола, Пашка старательно пролистал все, что относилось к западноевропейскому искусству XIX века, – живопись, мебель, посуда, история костюма. Ничего полезного не нашлось. Каталоги тоже нового не дали.

Тогда он откопал в самом низу книжной полки 35-й том БСЭ – «Конкурс – Крестьянская война» и стал читать все, что имелось на слово «крест».

Солнце садилось, окрашивая комнату в розовый цвет; солнечные пятна медленно переползали с левой стены на правую и уходили за шкаф. Позади Пашкиного кресла и под письменным столом скапливалась тьма. Незаметно наступили сумерки.

Было тихо и слышно, как капает подтекающий кран на кухне. А потом за Пашкиным креслом кто-то вздохнул.

Пашка вздрогнул и оглянулся: стена в полутьме возле шкафа потемнела. Что-то текло по ней, густое и вязкое, сверху вниз, широкой полосой. Он подошел ближе: полоса была багровой, цвета загустевшей крови.

Он повернул голову влево – стена напротив тоже истекала кровью. Все четыре стены, окровавленные, наступали из темноты все ближе и ближе. Пашка дернулся, чтобы бежать, но опоздал. Что-то ударило его по уху…

От боли Пашка очнулся.

Оказывается, он заснул, придавленный энциклопедией. Левую руку пощипывало – отлежал. В прихожей звонил телефон.

Морщась и растирая ухо, Пашка вышел в коридор и снял трубку – звонила Настя.

– Ты чего к телефону не подходишь? Я тут жду, жду… Слушай, Валька билеты в БДТ все-таки достала. Так что давай ноги в руки и… Срочно, понимаешь?

У Насти всегда все срочно. Заслышав ее голос, Пашка невольно разулыбался.

– Слышишь? К семи часам, чтоб как штык! – распорядилась Настя. – На нашем месте. Только смотри побрейся! Чтоб не это, не дикий из леса…

– Ладно, не тарахти. Все понял.

Дурацкий сон был забыт. Пашка бросил трубку и деятельно осмотрелся.

Итак… Побриться? Угу. Пашка потрогал подбородок: щетина кололась под рукой.

Ох уж эти женщины! А времени-то немного.

Торопливо разболтав в теплой воде мыло, Пашка щедро намазал густой пеной лицо и шею и принялся бриться, наблюдая результат в маленьком круглом зеркальце, кое-как приткнутом на краю раковины. Для этого ему приходилось гнуться в три погибели.

Споласкивая лезвия под горячей водой, Пашка выбрил, как мог, обе щеки и чуть-чуть под горлом. Чертыхаясь, прижег неизбежные царапины «Шипром».

Умылся, потрогал подбородок – колется. В трех местах и весьма ощутимо. Не хватало еще припереться к Насте в театр с клочками и проплешинами, как у шелудивого пса.

Как же быть?

И тут Пашка вспомнил о своей покупке. «Зеркало императора»! Весьма кстати.

Недолго думая он вынул его из полиэтилена и водрузил на стиралку, прислонив к стене.

Он ожидал увидеть свое отражение, но не увидел совсем ничего. Амальгама мерцала серебряной пылью, стекло казалось сильно запотевшим, и оно ничего не отражало.

Удивленный и шокированный, Пашка повертел головой, пытаясь менять угол зрения – вправо, влево. Не могло же зеркало испортиться за одну ночь! Или… могло?

Возможно, внутри полиэтилена сконденсировалась влага, и поэтому…

А впрочем, нет, постой-ка!

Пашка наклонился ближе, рассматривая поверхность зеркала. Туман в нем как будто истончился. Внутри возник удивленный, влажно блестящий глаз, и сквозь привычное серебряное мерцание проступила… седая голова.

В отражении был вовсе не Пашка.

Из зазеркалья глядел удрученный заботами курносый человек с большим лбом. Две завитые букольки справа и слева – очевидно, придворный парик. Незнакомец, одетый в какую-то старинную длиннополую одежду с золотым шитьем, горестно смотрел на Пашку в упор и вздыхал. От зеркала исходил сладковатый запах пыли, и этот запах усилился. Он загустел, увлажнился – это был запах сырого подвала и мясного фарша, сладкий и удушливый.

Пашку затошнило. Рот наполнился слюной.

Вытаращив глаза, Ветлугин стоял, обхватив рукой подбородок со следами мелких порезов после бритвы, и пялился в стекло, не имея сил отступить, закрыться, защитить себя от наваждения.

Человек в зеркале сделал шаг вперед, наклонился ближе.

– Какое смешное зеркало, – напряженным голосом сказал он. – Господа? У меня в нем шея будто бы набок… Как вы полагаете, господа? – воззвал зеркальный человек и усмехнулся.

Пашка ответил ему коротким смешком, крутанулся на каблуках и сделал шаг назад…

Улыбка еще не сошла с его лица, когда он упал, налетев правым виском на край чугунной ванны. Резко и страшно хрустнули позвонки.

Мертвого Пашку Ветлугина обнаружили через восемь дней, когда вернулся из своей поездки Эльдар Зиновьевич.

Он явился за обещанным ему предметом и обнаружил, что квартира закрыта на замок, на звонки и крики Пашка не откликается, а из щели в дверях доносится страшный и недвусмысленный запах морга.

В присутствии Эльдара Зиновьевича и приглашенных понятых милиция вскрыла и осмотрела квартиру.

Ветлугин лежал в ванной с вывернутой на 120 градусов шеей. Застывшее в улыбке лицо и сердитый взгляд своей бессмысленностью напоминали кадр внезапно остановленного фильма. Почему именно его выдернули из повествования? Кому мог понадобиться такой финал и есть ли в нем какое-то особое значение – никто даже не пытался разобраться.

Смерть Павла сочли несчастным стечением обстоятельств.

Его завернули в полиэтилен и снесли в небытие с той же трехдневной щетиной, от которой он пытался избавиться. Пашкина голова совершенно поседела, нос заострился и вздернулся, щеки втянулись – смерть так изуродовала его, что он казался теперь искаженным отражением самого себя.

Старинное зеркало обнаружилось рядом с трупом, целое и невредимое. Эльдар Зиновьевич с интересом осмотрел его.

Опытный глаз коллекционера немедленно подметил то, чего не понял малообразованный фарцовщик.

– Какое ж тут «Н I»? Ну, это же явное «П I»! Да еще мальтийский крест… Следовательно, Павел Первый. Невинно убиенный император российский, магистр ордена Святого Иоанна. Такой крест входил когда-то в герб Гатчины, и, возможно… А впрочем, нет. Предмет такой отвратительной сохранности толком и атрибутировать-то нельзя. Резьба почти не сохранилась… Эх, Ветлугин! Говорил я ему – не хватайся за что попало. А главное – не спеши. Жадность, жадность человеческая…

Милицейский криминалист, услыхав увлеченное бормотание коллекционера, подошел взглянуть.

– Позвольте-ка!

Эльдар Зиновьевич отодвинулся, пропуская криминалиста посмотреть в серебристо мерцающую поверхность. Лица обоих казались в отражении изрытыми оспой из-за опавшей амальгамы.

– Да… Говорят, Павел Первый в день перед смертью тоже смотрелся в зеркало. Подошел, погляделся и говорит – вот, мол, какое смешное зеркало! «Оно показывает меня со свернутой набок шеей», – объяснил Эльдар Зиновьевич. – Тем же вечером его задушили заговорщики. Этот эпизод обычно приводят как доказательство провидческого дара Павла.