Мария Артемьева - Темная сторона Петербурга

И насчет сувениров. Часто я обнаруживал, что он и впрямь какие-нибудь вещички на память из могил прихватывает, но совсем особые: то палец мертвеца, то прядь волос с головы, то какую-нибудь мелкую костяшку. Ногти. Один раз глаз вынул у какого-то старика, в носовой платочек завязал. В другой раз – кусок коричневой кожи выдрал у трупа прямо с груди, над областью сердца.

И все это спокойно, без комментариев, вроде бы так и надо. Вроде бы затем мы и лезли в могилы – и я, и он.

Сообщники.

Только какой я ему сообщник? Это он меня втянул. Противно мне было смотреть, как он покойников дербанит, но молчал. Решил, что он фетишист. Тихий, хотя и противный извращенец. Я и молчал.

Но все оказалось куда хуже. Намного хуже!

Как-то раз рассказал он мне, что настроился пошуровать в Невской лавре. Назначили для проведения операции вечер среды.

Когда встретились, мне показалось, что приятель мой как-то уж слишком перевозбужден. Дышит тяжело, весь красными пятнами идет, глаза нехорошо бегают.

Я его спросил напрямую – в чем дело? Но он отговорился: мол, так, ерунда, перебрал накануне на женином дне рождения. Я и выкинул из головы – в конце концов, что я ему – нянька?

Пришли мы, как стемнело, к выбранной могиле. После всего, что случилось, память у меня слегка отшибло – сколько ни пытался, так и не смог вспомнить, чья же это могила была. И даже как выглядела. Помню только лицо какого-то мужика – портрет на камне. Впечатляющее такое лицо, глаза уж больно пронзительные и злые. Неприятно было, что он смотрит почти как живой. И взгляд такой – гипнотический.

Но поначалу все шло как обычно: я копал, выполнял самую грязную работу, а мой интеллигентный «тихушник» стоял на шухере наверху и светил мне в яму фонариком.

Ну вот, ковыряю я, ни о чем не думая, землицу лопатой и вдруг слышу явственный шепот моего «тихушника»:

– Отдай, некромант, мне свою силу!

Удивился я, поднял на него взгляд – а у него глаза кровью налились, трясет его какая-то лихоманка, а пальцами он воздух перебирает вокруг, будто гребет что-то к себе, горстями собирает.

Я от такого его поведения чуток ошалел. Казалось бы, уже ко всему привык, но это? Хотел я вылезти из раскопа, чтоб треснуть дружка моего по затылку – в чувство привести. Да не успел.

– Отдай, некромант, мне свою силу! – заорал в голос Лев Георгиевич и спрыгнул в разрытую могилу. Лопату вверх над головой занес, чтобы ударить по гробу…

И вдруг шевельнулись ближайшие кусты – при полном-то безветрии. Я только голову повернул – вылетело оттуда на меня нечто черное с крыльями – то ли огромная птица, то ли человек в плаще… Я присел – оно мимо меня со свистом пронеслось, только горячим воздухом по лицу мазнуло – шшшух!

А «тихушник»-то ничего не заметил – долбанул лопатой гроб – его прям колотило от нетерпения… Тут все и случилось – темная тень пролетела над головой. Крышка гроба отскочила, и по кладбищу разнесся дикий вой, и все закрутилось – как будто в гигантскую воздушную воронку всосало со свистом кубометры земли и воздуха.

Нас двоих что-то резко подбросило и вынесло из могилы наверх. Не знаю, что там «тихушник» испытывал в это мгновение, а у меня от страха глаза на лоб вылезли. Подкинуло меня на метр от ямы вверх – и об соседнюю березу головой.

Сразу перед глазами темнота плеснула, потерял я сознание. Очнулся наутро. Все у меня болит, будто мешками с песком колотили по ребрам, тошнит, ссадины по всему телу…

А «тихушник» мой мертвый лежит рядом на расколотой могильной плите, голова на 180 градусов вывернута. По всему надгробию какие-то кровавые отпечатки и надпись кровью: «Сатана, преданный тебе сын вернулся!»

С березы, под которой я лежал, кора начисто ободрана – как голая коленка.

Я так и сомлел от ужаса. А потом руки свои увидел – гляжу, обе ладони перепачканы в чьей-то крови… Получается, это я тут чудил и письма Сатане писал?

Только ничего я об этом не помнил.

Не стал я ждать продолжения: удрал, бросил тело Льва Георгиевича на произвол судьбы. Хотел по дороге в церковь заскочить – свечечку, что ли, за свою душу грешную поставить. Да не смог. Прямо перед входом в храм как начало меня трясти, корячить… Руки-ноги выворачивает судорогой – я аж заорал от боли. Плюнул и убежал домой. Думал, стресс. Думал, отлежусь…

Через пару дней сыпь какая-то на груди появилась. Потом по всему телу пошло. Чесался, чесался – до крови расчесывал. Никакие мази не помогли. Доктор говорит – ну ничего особенного у вас, нервная экзема. А сам целый консилиум назвал в кабинет – стоят, пялятся на меня, как на диковину, языками цокают…

Потом я худеть начал, тощать, глаза вон как плошки на лице стали…

Не знаю, что за напасть… Часто я думал, что от всей этой экземы да заразы только батюшка может помочь – молитвой или, может, отчиткой? Я на все согласен. Но не могу. Ни в какую не получается.

Стоит мне только подумать о церкви, и такая тоска нападает – не то что жить не хочется, а даже руки не поднять – такая хмарь на душе. Хоть ложись прям да помирай, и покаяния с прощением не нужно.

Чувство при этом такое, будто бы все это и не я уже. А что-то внутри меня, само по себе, отдельное от моей окаянной души – что-то еще более окаянное, страшное… Сидит внутри меня взаперти, тоскует и рвется на волю… Будто что-то вселилось в меня тогда – из той проклятой, вскрытой нами могилы.

С тех пор ничего мне, брат, не помогает. Врачи только мучают почем зря – уколы, таблеточки, диеты… А меня червь могильный изнутри догрызает. Понимаешь, брат?!

Не могу больше. Все, уходи! – без всякой паузы закончил он свой рассказ.

Я опешил: зачем ему меня прогонять? В конце концов, это грубо.

Но ему было наплевать.

– Иди, – сказал он мне.

Я все мешкал.

– Иди! – рявкнул Макс и глянул на меня своими мертвыми глазами. – Попрощайся.

Тут он почему-то хихикнул, и глаза его вспыхнули – кто-то внутри его тоже хихикнул.

– Тхи-пси-пси-пси! – смеялся он, будто заплевывая себе подбородок.

Если он пытался меня разыграть – это была совсем неприятная шутка. Меня охватило вдруг дикое чувство омерзения – я даже не мог объяснить себе, откуда оно взялось.

Я встал и даже не оглянулся – ушел из больницы.

Больше Макс меня не звал к себе.

Спустя две недели я узнал от Лариски, что он повесился на батарее в больничном туалете. Врачи сказали потом, что это было самоубийство от безнадежности – он все равно умер бы, специалисты давали ему не больше месяца жизни от силы.

Та версия событий, которую Макс пытался внушить мне и в которую, очевидно, сам он свято верил, слишком чужда моему атеистическому мировоззрению.

Я рассказал историю Макса – кратко, обиняками и без упоминания конкретного имени – одному своему приятелю-медику. Он предположил, что Макса могли сгубить какие-то патогенные вирусы или бактерии, которые подхватил он, копаясь в могилах… Острое инфекционное заражение организма, не обладающего иммунитетом против древней, скрытой в земле заразы, могло привести моего несчастного брата сначала к нервному истощению, потом к галлюцинациям, а там и к поражению кровеносной системы и всех органов, в том числе мозга.