Ольга Ярмакова - the Notebook. Найденная история

– Забавно ты поход за ягодами уловом зовёшь. – Константин с племянниками ушёл вглубь леса, надеясь насобирать уцелевшую от птиц и погоды рябину.

– А так жить интереснее. Да и пирог, я надеюсь-таки, на чутьё и удачу мужа, всё-таки сегодня спечётся. Дети его обожают.

– Не сомневаюсь в этом нисколечко.

– Ах, да, я ж тебя заговорила, дорогая, ты же хотела поделиться какой-то мыслью. Извини, что увела тебя на другую тропинку. – Очередной оскальпированный картофель смачно плюхнулся в самый центр тазика.

– Ничего страшного, Мари, я с тобой о чём угодно и сколь угодно готова болтать, пока мы одни.

– Ну, так ты наконец-то выложишь то, о чём хотела? Мне интересно и я хочу узнать это немедленно. – Приказной тон сменился девчачьей улыбкой моей подруги, в меня полетели брызги из тазика.

– Я всё скажу, только не окропляй меня больше святой картофельной водой, о Мария! – Мы захихикали одновременно и успокоились только несколько минут спустя. – Бывает же такое.

– Лиза, ты всегда такая шутница, это в тебе и любят. А теперь рассказывай, я готова и ты тоже. Разрядка уже произошла, и мы обе готовы к серьезному.

– Я думала о том, каково это быть ребёнком и в одно мгновение потерять всё: родителей, которые были нерушимым оплотом благополучия, заботы и любви; дома; средств к пропитанию? Каково это остаться совершенно одному посреди чуждого и враждебного мира, не испытывая ранее никаких особых нужд, не зная, как выжить и как жить с этим осознанием? Мари, а ведь тогда без родителей остались не только подростки, там были и маленькие дети, как Аннушка, да и того меньше. Когда я об этом задумываюсь, то у меня холодеет внутри, я сама становлюсь на краткий миг маленькой девочкой, и всё вокруг такое большое и давящее на мои хрупкие плечи, а одиночество и потерянность рвут меня и бросают в объятия паники. Боже, как вы с Константином выжили в этом безумии?! Как сохранили свой внутренний мир в целостности?

Мария замерла и наполовину очищенная картофелина выпала из её обмякших рук обратно в мешок. Моя добрая хозяйка, моя подруга не смотрела на меня, лицо её было обращено в мешок, как будто в нём сейчас находилось всё зло мира. Наконец, она очнулась от внезапного забытья и посмотрела на меня замутненными глазами, поблёскивавшими от сдерживаемых с трудом слёз. Мне стало неловко и стыдно за невольно причинённую боль прошлых воспоминаний.

– Прости меня, Мари, я не хотела тебе напоминать и делать больно, прости!

– А я и не хочу забывать прошлое, всё то, через что пришлось пройти. Нельзя такое забывать, никогда и ни за что! Иначе подобное повторится вновь. Забвение приводит к повторам, забвение и гордыня. – Мария глянула в окно, Константин ещё не вернулся с детьми из леса.

– Всё равно прости, эти мои мысли иногда доводят людей до печали.

– Лиза, твои мысли светлы и чисты, ты знаешь, чувствуешь, хоть и неосознанно, то, что испытывают люди, даже не участвуя в событиях. Это дар, которого лишены многие люди, даже те, кто сами испытали на своей же шкуре Содом и Гоморру. Я расскажу тебе всё, пока муж не вернулся. Ему не нужно лишний раз беспокоить память, он слишком дорого заплатил, впрочем, как и все мы.

Чтобы унять дрожь в руках, Мария вновь принялась чистить картофель, только теперь, если горечь становилась особо болезненной, корнеплодам доставались надрезы глубже и жёстче.

– Мне было тогда шестнадцать лет, когда бомбы, словно гигантские уродливые птицы, падали по всему городу, разрывая, круша и уничтожая мой спокойный и такой надёжный мир. Мой дом чудом уцелел, хотя соседнюю школу снесло напрочь, такое происходило повсюду – сады, больницы, торговые центры, да и большинство жилых домов стирало с лица земли в одно мгновение. Я тогда ещё подумала, что начался Судный день, и Создателю просто надоела наша суетливая и горделивая жизнь. Мы заигрались в Богов. Мы поставили себя выше Создателя. Вот наша ошибка! Но как оказалось, бомбёжка была только начальными ростками, вслед невиданной и быстротечной эпидемией распустились цветы неизвестной науке болезнью, которая косила всех взрослых. Мы научились программировать вирусы и убивать ими тех, кого пожелаем! Не это ли наивысшая гордыня, Лиза?

– Это чудовищно, Мари.

– Мои родители слегли в одночасье и сгорели в лихорадке за какую-то ночь. Я не могла их даже похоронить по-человечески, потому что весь город был по большей части мёртв. В каждом доме валялся покойник, которого некому было предать земле. Всё, что я смогла тогда, выкопать одну неглубокую яму и накидать поверх тел землю с кирпичами – обломками соседского дома. Мои родители достойны лучшего, но я не могла им дать подобающего упокоения.

– Ты сделала всё, что могла в тот момент, Мари, не мучай себя. В тот хаос, что тогда творился, было чудом, что ты осталась жива.

– Для меня до сих пор это не оправдание. Внутри меня сидит вина, и она порой меня загоняет в угол и взывает. Дескать, Мария, а, что, если бы ты лучше ухаживала за ними, может они бы и не умерли, может тебе не хватило чуточку веры, и ты сдалась в самый решающий и последний момент?

– Нет, Мари! Не верь и не слушай этот голос, ты только себя съешь. Ты всё сделала правильно и не сдавалась до конца. И твои родители знают об этом, они бы тебе сказали тоже самое. Просто твоя утрата была внезапной и ты сама оказалась не подготовлена, да и не было лекарства от этого вируса, не вини себя.

– Как бы хотелось в это верить, Лиза, как бы хотелось.

– Верь и всё. Ты живёшь и это самое главное. Они бы этого хотели и, не задумываясь, снова умерли ради того, чтобы их дочь была жива, дышала сегодняшним воздухом и ходила по обновлённой земле. Верь в это и держись за это. Может, прекратим этот разговор, он из тебя всю душу выжимает?

– Нет, я хочу высказаться, мне некому было о таком говорить и мне становится легче, будто я исповедуюсь.

– Как хочешь, Мари. Но в любую минуту, можно прекратить.

– Когда я их похоронила, то ещё долго сидела у их могилы, пока чувство голода меня не накрыло обмороком. Тогда я пришла в себя и решила выжить, во что бы то ни стало.

– Вот, узнаю мою Марию!

– Пришлось основательно перелопатить дом, съестного оказало слишком мало, и я предприняла первую вылазку за пределы двора. Проходя мимо одного маленького домика, изрешечённого осколками бомб, я вдруг услышала еле слышный плач. Из последних сил я разгребала завалы щебня и пробиралась по узкому лазу к этому звуку. Для меня он означал, что я не одна в этом утихшем и молчавшем, проклятом городе. Кое-как мне удалось добраться к чудом уцелевшей комнатке и, выбив заклинивший замок, попасть в детскую спаленку. Лизи, там, в колыбельке, лежал младенец, живой малыш! Его мёртвая мать лежала на полу рядом, протянув руки к детской кроватке, в последней попытке сберечь и сохранить своё дитя. Я не могла его там оставить одного, хоть и самой себе толком помочь не могла. В этом доме удалось найти сухое молоко и бутылочку с соской, а также я прихватила тёплое одеяло для малышки. Это была девочка, Лиза, но имя её мне было неизвестно, да и какая в том была разница. Ребёнок был голоден и льнул к моей груди в поисках молока. Пришлось вернуться в мой дом и готовить смесь для малютки на костре во дворе, рядом с могилой моих родителей. Ни газа, ни электричества больше не существовало. Только после того, как малышка наелась и уснула, она была истощена не меньше меня, только после этого я оставила её в своей кровати, укутав в одеялко, и вновь отправилась за провиантом.