Григорий Гончаров - Бункер 'BS-800'/ der Fluch des Reichs.

— Это я, Серёга, открой дверь! — сиплым, не своим голосом прокричал Борис.

Он продолжал стоять перед амбразурой «ДОТа», которая появилась из кустов так неожиданно.

— Кто я? — отозвался приглушённый голос Беркута.

Несмотря на злость и строгость в голосе, он показался Борису знакомым и родным. Будто он вернулся в родной дом, в котором его не было долгое время.

— Борис, Левинц. — прохрипел Левинц, подумав, что и сам не узнаёт своего голоса.

Он почти полз, и наконец, он очутился у двери «ДОТа». Обогнув заросший мхом бетонный короб, он вдруг резко остановился.

— О-о-о, старый знакомец! — радостно раскинул руки, словно для дружеского объятия, Шкас. — А я-то думал, что тебя завалили уже! А он живой, ты посмотри, да и протрезвел, кажись! — говорил он сидящему на бетонной ступени Грифу.

— Смотри, как его разукрасили! — удивлялся, в свою очередь Гриф. — В говно что ли окунали?

— Где Терех? — грозно спросил Шкас.

— Тут я! — раздался за его спиной голос Егеря.

— Братишка, живы? Оба? Где вас так перемазаться угораздило? — картинно разводил он руки, одна из которых сжимала автомат, — А с бугром нашим что? — невпопад спросил он.

— На запчасти его разобрали! — грубо ответил Егерь. — Мы его мазутом перемазаны!

Послышался шум приведенного в движение механизма задвижки двери, которая вела в каземат.

— Серый, не открывай… — только и успел крикнуть Борис, как тут же свет окружающего его мира померк.

Он остался один, один среди бесконечности, вокруг него был космос, он видел звёзды, но ни солнца, ни планет не было. «Так не должно быть!» — пытался крикнуть он, но и рта у него не было, как не было и тела.

— А как должно быть? — раздался мужской, вкрадчивый голос, где-то у него внутри. — Так?

Вдруг под ногами появилась земля, поле, трава, лес вдалеке. Он сидел на бревне, перед ним горел костёр, а напротив него сидел мужчина — нет, — это был седой одноглазый старец, в военной форме, устаревшего образца. Из-за его плеча торчал ствол винтовки. Ни погон, ни значков на форме не было. Старец внимательно рассматривал Левинца, и тому показалось, что старец видит его насквозь.

— Как должно быть? — снова спросил тот.

— Вы кто? — спросил Левинц.

— Я? Я твой ангел хранитель! — рассмеялся старик.

Борис посмотрел на перетянутый повязкой левый глаз.

— Что у вас с глазом?

— Я выколол его себе! — так же спокойно ответил старик ровным, приятным голосом.

Левинцу захотелось слушать этот голос, слушать его бесконечно, наслаждаясь теплом и покоем, которое исходило от него. Он никогда не думал, что голос может быть настолько красивым и притягательным. Но тот молчал.

— Зачем?

Старик усмехнулся. Взгляд его опустился на землю, он глядел куда-то дальше устилающей землю под ногами травы. Он молчал, и это молчание показалось Борису невыносимой мукой.

— Что же ты молчишь? — воскликнул Борис.

— Что ты хочешь от меня услышать? — спросил старец. — Ты знаешь ответ на свой вопрос, этот ответ ты скрываешь от себя, боишься его!

Тут что-то прояснилось в мыслях Бориса, и он словно загипнотизированный стал говорить:

— Ты выколол его, потому что не мог смотреть на мои грехи! Прости!

Хотелось плакать, но слёз не было, их просто не существовало в этом мире.

— Раньше надо было думать!

— Я умер, да?

— Нет ещё, вот я посмотрю на тебя, и решу, умер ты или нет!

— Я не хочу… обратно! — вдруг неожиданно для себя сказал Борис, ведь сейчас его ничто не тревожило, он никогда не испытывал подобной безмятежности и спокойствия.

Он обрёл видимость тела, и по нему словно разлилось тепло, исходящее от солнца. Тепло исходило и из земли.

— Но и сюда тебе нельзя!

— Что же делать?

— А вот это мы и решим сейчас, времени у нас, — старик посмотрел на небо, — До заката!

— Для чего тебе ружьё?

— Даже с ружьём в руках человек может быть праведным, понимаешь?

Он в упор глядел в глаза Бориса, своим единственным глазом.

— Нет!

— Ну вот видишь, а ты говоришь «не хочу обратно!» — усмехнулся старец.

Левинц заметил, что резко потемнело, и понял, что паузы между их словами слишком велики, и солнце уже почти закатилось.

— Рановато тебе, Борис, рановато! — сказал дед, медленно вставая с аккуратного брёвнышка, и снимая с плеча винтовку.

Сил что-то говорить больше не было, он стоял словно мраморная статуя, не в силах пошевелится. Между тем старик не спеша снял оружие, перехватил ложе, и принялся прицеливаться прямо в Бориса, наводя ствол точно в лоб Левинца. Лицо старца не выражало никакой злости или агрессии, в единственном его глазе, наплоенном бескрайней синевой, была доброта, лишь озорная искорка прокатилась в голубом бездонном море. Он прицелился, и было похоже, что навёл он на Бориса водяной пистолет с тёплой водичкой, а не боевую, — в этом Борис не сомневался, — Винтовку системы «Мосин». Выстрел был неожиданным, и резким, на долю секунды в глазах потемнело, и тут же Борис увидел перед собой улыбающиеся лицо Шкаса. Оно показалось Борису мерзким и отвратительным, пропитанным злобой и ядом, в сравнении с чистым лицом только что виденного им старца.

— Жмур-то живой! — нехорошо обрадовался Шкас. — Слышь, жмур, как там? — он глазами указал на небо. — Бога видел?

— Нет, только Ангела; — голос вновь показался ему чужим.

— Ха-ха, а парниша с юмором! Чуть в ящик не сыграл, а юмор сохранил! — усмехнулся кому-то Шкас.

Он вновь смотрел на Бориса, и улыбка медленно уходила с его лица.

— Ну что, дружок, я тебя сейчас буду резать, медленно резать, чтоб повизжал ты, как поросёнок. Пусть кореша твои ушки свои погреют!

— Они мне не друзья! — ответил Левинц. — Ты им только одолжение сделаешь! Они меня из бункера выгнали, и сейчас — он приподнял отяжелевшую руку, — они меня, из пулемёта срезали!

Шкас задумался:

— А нах ты их предупреждал тогда? Чтобы дверь нам не открывали?

— Чтоб вам жизнь сказкой не казалось! Чтобы перед смертью, вы помучили друг друга!

— Смелый ты, «немец»! Но я всё-таки попробую тебя порезать, кровушку твою пустить, и жилки подёргать!

— Они тебе не откроют! И вытащить ты их оттуда не сможешь! А я — полюбому долго не протяну, загнусь я скоро, и вы загнётесь, только помучаетесь перед смертью!

— Это тебе твой Ангел сказал?

— Это тебе я сказал!

— Посмотрим; — снова задумался Шкас.

Левинц приподнял голову, почувствовав при этом тошноту и головокружение. Боли не было. Кроме Шкаса присутствовал другой здоровяк, с золотыми зубами — его все называли Гриф. Других двух не было.

— Где кореша-то ваши? — спросил Борис.

— Соскучился? — улыбнулся Шкас, — Так они скоро придут, ты не переживай!

Они пришли, и притащили с собой окровавленное тело.