Григорий Гончаров - Бункер 'BS-800'/ der Fluch des Reichs.

— Ты не думаешь, что им проще убрать тебя, после выполнения задания, как не нужного свидетеля? — спросил Симак.

— Возможно, — спокойно согласился Наёмник, — Теперь, у меня другой план. Я понял, что эта установка очень важна для них, и она, судя по всему довольно громоздка. Но они хотят разобрать её и извлечь. Эта установка причастна к созданию монстров, которые здесь обитают. Я хочу всю найденную информацию передать в нашу разведку — связи ещё есть. Пусть они сами решают, что делать с этой информацией! Инсценировать собственную гибель, и вашу гибель. У меня достаточно денег, на то, чтоб прожить ни в чём не нуждаясь до самой старости, и есть возможности, старые знакомства, с помощью которых я сделаю себе и вам новые документы, через подставных лиц — остались полезные знакомства по тюрьме; мы продадим вашу недвижимость, и я помогу вам с покупкой новых квартир, домов. Далее разбег и «девичья фамилия» — мы друг друга не знаем, но на крайний случай у вас будет возможность связаться со мною.

— В кого ты стрелял, там, за дверью? — спросил Егерь.

— В своего друга; — тихо ответил он, и посмотрел на Афганца.

— В какого ещё друга? — не понял Егерь.

Наёмник вновь посмотрел на Афганца:

— В Невстрогова! — догадался тот. — Но он же убит! Его тело, без головы видели наши мужики с эскадрильи!

— Его я встретил тут! Расстреляв его в упор, я сбросил его тело в ту в шахту — потому, что это был не он. Выглядел он так же, но я проверил его, и он не прошёл моего испытания — прокололся, протёк. Я спустился на три этажа, ходил по заброшенным помещениям, многие двери которых закрыты электронными замками. Без электричества их не открыть. Я уловил закономерность. На минус третьем этаже, от круглого зала шахты, все помещения маркируются так: «Блок 0310», следующая дверь «Блок 0311», и так далее. Спустившись на минус четвёртый этаж, я увидел уже другую нумерацию блоков «Блок 0410», «Блок 0411». То есть первые две цифры — это номер этажа. Я отыскал одну комнату, в которой я проводил время ночью. Именно проводил время — потому, что спать я не мог — дверь с той стороны всю ночь пытались вынести. Спал я днём, пока не услышал сегодня звуки взрывов. Эти твари, как я понял, просыпаются ночью, хотя их так же можно встретить и днём — у меня не получилось установить закономерность их появлений. Единственный отчётливый признак — это запах воспламенения фосфора, и иногда — вспышки электрических разрядов. Похоже, что именно так они проникают в этот мир. Вы должны помочь мне, нужно найти эту установку, и сфотографировать её, найти документы к ней. После мы вместе должны выбраться отсюда — я догадываюсь, где это можно сделать проще всего!

— Это что ж получается, что нам придётся спуститься на двадцать семь этажей под землю? — спросил Беркут.

— Да.

Все присутствующие оживились, в полголоса выражая между собой удивление.

— И что этот «друг» от тебя хотел? — спросил Симак.

— Не знаю. Наверное, хотел обняться по дружески!

Борис взял с собой приличный запас спирта, по просьбе Афганца он выдал «пузырь» спирта, который был в стеклянной бутылке из-под шнапса — Афганец с Чёрным, а так же с Егерем, просидели до самого утра, тихо переговариваясь между собой, вспоминая былое. Им было что вспомнить, ведь жизнь их тогда висела на волоске, каждый день был как последний. И каждый из них был честен друг перед другом, ни кто ничего из себя не строил — все были такими, какими их создал Бог. Тогда, на войне, у каждого из них было многое, чего сейчас нет, и уже никогда не будет. У каждого были планы на будущее, надежды. Каждый жил в ожидании чего-то. Было чувство плеча, гордости за страну, чувство пользы от выполнения одного на всех важного дела, надежда на светлое будущее — в котором для каждого было место. Они замолчали, поднимая очередную рюмку, не чокаясь, молча, они выпили спирт. Наёмник молчал, молчал и Афганец. Егерь лёг рядом с полыхающей керосинкой, устроившись на досках, он тихо захрапел. Двое мужчин допили спирт, Афганец, покурив, пристроился рядом с Егерем — он тоже устал за прошедший день. Чёрному спать совершенно не хотелось, то ли от переизбытка чувств, то ли от адреналина, которым щедро насытилась его кровь, пока он ходил по лабиринтам подземелья. Он вспоминал прошлое. Уже не вернуть тех чувств, не вернуть ушедших мам, пап, братьев и сестёр, любимых девушек, лучших друзей — многих из которых лично он был лишён службой. Время присыпало пудрой тоски, грусти и холодного снега былое, оградив настоящее от прошлого невидимой, непреодолимой чертой, ступить за которую уже нельзя. Остаётся, стоя у её заснеженных границ, смотреть на зелёный луг, залитый солнечным светом, на котором играют дети. Перед глазами Наёмника появилась эта картина, которую он уже не раз видел во снах. Он явственно почувствовал запах свежескошенной травы, запах костра, в котором кто-то жжёт сухие листья, пение птиц, шум ветра — потревожившего верхушки статных елей. Один из мальчуганов, играющих на лугу, одетый в одни лишь трусы, вдруг остановился, бросил в сторону цветастый мяч, и посмотрел в даль, будто бы видя себя в будущем, стоящего за временным барьером, по прошествии десятков лет. Как многое можно было бы рассказать тому мальчугану, от многого уберечь. Мальчуган посмотрел на Наёмника, посмотрел ему прямо в глаза. Тут подбежала молодая женщина, оглядела пространство, куда был устремлён не по-детски серьёзный взгляд мальчугана, ничего там не увидев, она взяла засмотревшегося на покачиваемые ветром ели мальчика за руку. Это была его мама, ещё молодая, ещё живая — её образ сохранился лишь в детских воспоминаниях Аскета. Она вела мальчугана к деревянному домику, а мальчик всё оглядывался, будто видел нечто такое, что кроме него никто не замечал…

Чёрный крикнул:

— Стой! Не уходи! Стой, пацан! — кричал он во всё горло, но женщина уводила мальчика всё дальше и дальше.

Он всё ещё оглядывался, спотыкаясь при этом и опираясь на руку матери, когда два освещенных солнцем силуэта — взрослого и ребёнка, — растворились в солнечном свете.

— Вот придурок, чего разорался-то? — услышал он голос, такой чуждый только что открывшейся ему картины — но это был настоящий голос, голос Левинца.

— Пасть захлопни! — грубо обрубил он его.

— Да я и хотел, ботинком её тебе заткнуть! — зло отозвался Борис.

Аскет встал. Он знал, что в любом обществе каждый норовит поставить другого ниже себя, опустить — так это называлось на зоне. Это делается с оступившимся, ошибившимся по-жизни человеком, пока он находится в состоянии растерянности, его обычно и пытаются сломить. В данном случае оступившимся — сделавшим не правильный выбор — был он, Наёмник. И теперь Левинц хочет ему учинить свою правилку — и попытаться подвести Аскета под пресс. Он резко подскочил, и левой рукой железной хваткой схватил Бориса за кадык: