Григорий Гончаров - Бункер 'BS-800'/ der Fluch des Reichs.

Мы с минуты мы сидели молча, каждый думал о своём, пока Чёрный резко не захлопнул печную дверцу и, взяв в руку фонарь, коротко скомандовал:

— На выход!

Мы пошли в лагерь, по пути так и не нарушив нашего обоюдного молчания. Лишь на подходе к лагерю он связался с Серёгой, и предупредил, что мы идём, — чтоб по ошибке нас не приняли за чужаков. И это правильно — на любой войне солдаты часто друг друга убивают «по ошибке». Особенно это принято у нас, у русских. Во время Великой войны наши деды долбили друг друга из всех видов оружия: то из-за плохой связи, то из-за «твердолобых» командиров, то из-за не точных донесений разведки, а иной раз из-за лишних ста граммов выпитой водки. И если бы подсчитать такие потери, то цифра получилась бы не малой. В современной армии, как и полвека назад, дураков много — чтобы на крючок нажать, думать не надо. Офицеры, при подготовке бойцов так и говорят — «ваше дело не думать, а выполнять приказы». Мы, офицеры — умные, нас учили. На деле — вместо занятий по тактике ведения боя, они с бабами в борделях кувыркались. И вот мне, солдату, говорят — «стреляй!» — а я дурак, давлю на курок, поливая огнём всё вокруг себя. Чтоб всем досталось — и чужим, и своим. А кто прав, и кто виноват — потом разберутся. До этого «потом» мне ещё дожить надо. В любом случае, в нашей армии, будет виноват тот, кто выполнял дурацкий приказ, а не тот, кто его отдавал. И к стене поставят меня — дурака. Дураков у нас много — не жалко, ещё нарожаем. Только операцию, по массовому уничтожению дураков нужно начинать не снизу, как это принято у нас.

Вечерело. Нам следовало поторопиться, с переносом пожитков в наш новый, более надёжный и безопасный, подземный лагерь. Аскет отозвал меня в сторону:

— Твою «Ниву» придётся тут оставить!

— Почему не твой «УАЗ»? — спросил я, сделав наивное лицо — потому что уже знал ответ на этот вопрос.

— Потому, что одна машина должна в лагере полюбому остаться. У братвы будет хорошая оптика, и если они не увидят в лагере ни одной машины, то у них появятся сомнения. Из двух машин нужно выбрать более сильную, на которой мы все сможем выехать из этого леса. У моего «УАЗа» грузоподъемность больше, не говоря уже о багажнике на крыше и месте в салоне. В «Ниве» мы попросту не поместимся. Когда всё закончится, я тебе своего «УАЗа» подарю. На свою долю ты, если захочешь, штук тридцать таких «Нив» себе купишь! В лучшем случае — что вполне вероятно, машину даже не заденет. Ну а в самом худшем, я думаю, сам понимаешь — машина может остаться без хозяина, так же, как и моя. Машина без хозяина — просто кусок металла. Так что себя прикрывай, а «колёса» новые ты себе всегда достанешь!

В его словах был смысл. Машина в лагере быть действительно должна. Ладно, придётся рискнуть, ведь жизнь моих друзей, и моя, дороже жизни железной машины, пусть я в неё и вложил свою душу. Мы загрузили наши вещи в «УАЗ», и Аскет поехал к нашему новому дому. Выложив вещи на границе поля, он развернулся, и поехал прятать машину. Тем временем мы таскали пожитки в бетонное сооружение. Переезд мы закончил, когда уже было темно. Девушкам место не понравилось, несмотря на удобства, и крышу из бетона, над головой. Должно быть, эта вонь произвела на них такое впечатление. «Что бы с ними было, 6 если бы я рассказал им про полусгнивший труп Отто!» — подумал я, и улыбнулся, представив себе визжащих от ужаса и омерзения девчонок. Левинц был в восторге — он бегал по всему сооружению с фонарём, осматривал оружие, он набил карманы своей куртки до такой степени, что стал походить в ней на колобка. Бедная куртка аж потрескивала от тяжести трофеев. Левинц, с горящими ярче фонаря глазами, бегал до тех пор, пока не наткнулся на офицерскую комнату, в спальном расположении. Тогда он сдёрнул с себя камуфлированный китель, и безжалостно бросил его на кровать. Куртка, ставшая похожая на мешок деда-мороза, стукнувшись о ржавые пружины матраса, безвольно сползла на пол, пот действием силы тяжести затаренного по карманам хабара. Борис держал в руках немецкий китель, и любовно разглядывал его. Затем, нацепил его на себя и, подходя к каждому по очереди, озарял себя светом фонаря, спрашивая: «ну как я?», «идёт?», «хорошо сидит?»

— Вылитый «Ганс»! — безразлично, с оттенком брезгливости, бросил Беркут, когда Левинц подошел и к нему.

Борис снисходительно улыбнулся, подошёл к покрытому слоем пыли зеркалу, протёр его ладонью, и принялся крутиться, словно жених перед свадьбой. Сквозь зубы он напевал себе под нос песенку из старого фильма:

В довершении к своему новому наряду, в обличие которого он стал казаться выше, Левинц нацепил на голову немецкую фуражку с эмблемой «СС» в виде черепа со скрещёнными костями и орлом, так же он напялил на себя немецкие брюки, которые аккуратно сложенные лежали в одной из тумбочек. Теперь он действительно стал похож на немца: розовощёкий, с горящим взглядом, с распрямившейся спиной.

— Истинный ариец! — сказал я, разглядывая друга.

Он подошёл к брошенному кителю, и принялся перекладывать самые нужные вещи в карманы немецкого кителя. Не забыл он и о своём значке «Левинца». Затем Борис притащил автомат «МР-40», и пистолет «Walther-PPK», кобуру которого он навесил на свой ремень. Затем он ловко подцепил губами выщелкнутый пальцем из картонной пачки мундштук папиросы «Беломор». Прикурил, разбавляя запах сырости и плесени крепким, табачным дымом.

— Свет, может останемся в этом бункере? Будем тут жить! — предложил Борис Свете.

— Ты прикалываешься? Тут стрёмно! У меня мурашки по коже от этого места! — Свету передёрнуло при одной мысли об этом.

— Да ладно, нормальное место! Таких, может, и нет уже в мире! Я охотиться буду, ты — детишек воспитывать!

— Детишек?! А ты не торопишься? — девушка лучезарно улыбнулась.

— Нет! Вон, Алёна с Симаком всю ночь «этим самым» занимались, и ни чего! Чем мы хуже?

— Борис, ты следи за языком-то! — предупредил я, начавшего распоясываться друга.

— Не, Симак, а что, не было что ли? Я сам по нужде ночью выходил, слышал как она тебя там, в палатке, уделывала! Что тут такого? Меня не одна баба так… — он запнулся, вспомнив, что находится в обществе девушек. — Не одна девушка так не любила, чтоб я так кричал!

— Не обращай на него внимания! — сказал я Алёне. — Он такой, какой есть, и его не изменить — бей ты его, огнём жги — не изменишь его уже, никак!

«Взболтнул лишака!» — думал Наёмник о недавнем разговоре с Симаком, шагая по траве. На его отшлифованных травой до зеркала берцах, мерцало отражение светлого неба. Он надёжно спрятал свой «УАЗ», и теперь, заминировав на прощанье лагерь, и распалив огонь — бросив в огонь несколько толстых распиленных Беркутом брёвен, — он возвращался в бункер. Так же он сделал двух манекенов, набив немецкие кителя соломой, и посадил их у костра. Включил музыку в «Ниве», и раскидал вокруг лагеря пустые бутылки, для большей достоверности. «Надо его валить — слишком много он знает! Да ещё эта его связь с духами! Кто знает, вдруг он сможет «прозреть», и откроет в себе что-то, с чем я не смогу справиться!? Даже если и так, у него не будет времени это новое освоить! Что ж, он пока не сечёт, что я могу читать некоторые мысли, когда смотрю ему в глаза — но, с каждым часом нашего с ним общения, копаться в его мозгах, становиться всё труднее!» — Аскет сплюнул, и проследил взглядом за шлёпнувшимся в траву сгустком слюней. Спину оттягивала винтовка, которую, благодаря найденному «ЗИПу», он переделал в снайперскую. Он шёл по окраине леса — так было удобнее контролировать открытую местность, и обходить расставленные мины. Он почувствовал, как неожиданно закипела в его жилах кровь, мир, окружающий его поблёк — он понял, рядом опасность! — так работал дар, который неведомым образом пришёл к нему, в одной из спецопераций. Он быстро освоил этот дар, и никогда не игнорировал его проявления. Мир был чёрно белым, «падение контраста» — так он называл свою способность, ощущать надвигающуюся опасность. В тот же момент он замер, прислушиваясь и принюхиваясь к миру. Что не так? Тихое, еле уловимое потрескивание, которое кажется, исходит от всего: от травы, от деревьев, от листьев на кустах. Он почувствовал запах… пахло… озоном и палёной шерстью — похожий запах можно почувствовать, когда воспламеняется фосфор. Показалось, что на той стороне поля, мелькнуло яркий огонёк — «опасность где-то там!» — понял он. Наёмник забрался на высокое дерево, так, словно бы он перевоплотился из человека, в хищное, и дикое животное. Он замер — теперь его тело сливалось с лесом, его не возможно было засечь с поля. Аскет осматривал поле, через оптический прицел — оптические винтовки были его страстью, он был уверен, что ни одно серьёзное дело невозможно провернуть без прикрытия оптикой. Он жалел о том, что раньше времени сбросил отличную винтовку, там, у «Канны» — сейчас бы она ему очень пригодилась. «Да, эти лохи поверили, что я имею неограниченный доступ к оружию, они меня за волшебника приняли! Но что ж, кто ведется — тот дается! Я вам устрою карнавал, как только наступит срок! Первым буду убивать Левинца… нет, первым гасить надо Симака, полюбому. Потом Беркута — шаристый пацан, принципиальный, правильный — с ним тоже могут быть проблемы. Затем Левинц — подвешу его к дереву, буду шкуру ножом соскабливать, с падлы! А бабы… бабы — ни бабы, но засветка и по ним прошла, значит у них теперь та же дорога! Да, вот только… братва эта, светанулся и я у «Канны», шмары сольют — братва по шраму и по спаленным партакам признает. С братвой распедаливать вопрос придётся по жёсткому… а для этого мне нужны будут руки! Значит Симака в расход, завтра же. Серый и Левинц пока в кентах пусть походят. Братву землёй укроем, тогда и за них возьмусь! Главное, чтобы Симак сейчас с остальными на «шу-шу» не пошёл. Нет, я должен был ему сказать то, что сказал — теперь он мне верит. Сбросил ему козыря, а он его схавал…» — вдруг в его мире, ограниченным прицельной сеткой оптического прицела, резко, неожиданно, появилось лицо. Приближенный оптикой, человек был далеко — лицо его было чёрным, будто бы перемазанным сажей. На голове — немецкая каска, глаза… словно бы в них горит огонь, и весь жар этого страшного пламени прожигает его, Аскета. «Как он может видеть меня, ведь я же…» — пришла в голову какая-то вялая, безразличная мысль. На чёрном лице человека Наёмник различил улыбку — тот, не отрываясь, смотрел прямо на него. Огонь жёг, казалось, что кожа сейчас начнёт пузыриться и лопаться — и он, не задумываясь более, нажал на спуск. Приклад дёрнулся, по ушам ударил привычный звук выстрела, в ноздрях оседал запах сгоревшего пороха. Огонь тут же исчез. Лицо, так неожиданно появившееся в его прицеле, тоже исчезло — но Наёмник понял, что непривычно тяжёлая пуля ушла ниже, и попала не в голову — а в тело. Человека отшвырнуло, он неимоверно быстро поднялся, и побежал, встав на четвереньки с быстротой робота перебирая конечностями, тут же скрывшись в кустарнике. Раздался негромкий звук, будто бы от электрического разряда. Там, за кустами, в которых только что скрылось существо, блеснула яркая, сварочная вспышка. Мир вновь обрёл цветность. «Началось!» — подумал Аскет.