Лев Гроссман - Земля волшебника

Когда Квентин закончил, он вздохнул, пожал плечами и вышел, но тут же вернулся. Смахнул со стола крошки, положил перед Квентином лист бумаги и тупой карандаш.

– Давай нарисуй все это, а ты, – он глянул на Плам, – кофе пока свари.

Она состроила страшную рожу у него за спиной. Квентин развел руками – что ж, мол, поделаешь – и получил в ответ ту же гримасу.

– Ладно. Ты рисуешь, я варю.

Пока она изображала упрощенное подобие их первоначального графика, Квентин включил эспрессо-машину советских времен. Маяковский, взяв и рисунок и кофе – всю емкость целиком, – снова вышел. Усталый Квентин этому только порадовался: он не спал уже четверо суток, с самой посадки в Ушуайе – киты не спят практически никогда. Он нашел по памяти спальное крыло, упал на койку в одной из пустых комнат и уснул при молочно-белом свете антарктического полярного дня.

Он не знал, сколько проспал, но дело заметно продвинулось, когда он опять спустился в столовую. Профессор, надевший очки в тяжелой черной оправе, размахивал руками, оживленно беседуя с Плам. Нарисованный ею график, похоже, несколько раз складывали вчетверо и снова раскладывали, а свободное пространство листка заполнилось убористыми заметками Маяковского: цифрами, латиницей, кириллицей и вообще непонятно чем.

Квентин придвинул себе стул. От профессора несло сыром.

– Ну и наворотили вы тут, – сказал он, качая головой по-славянски меланхолично. – В общем, все правильно, но вот это вот совершенно лишнее, а эта вот транспозиция работает против ваших же побочных эффектов. Чары борются сами с собой, дошло? Но остальное не так уж страшно.

Квентин ожидал худшего. Слушая, как старый маг ехидно разбирает их корявое творчество, он понял, что они не напрасно обратились к нему – чего бы это ни стоило им и в прошлом, и в будущем.

– А вот это нет. – «Нет», звучное, чисто русское, относилось к последним стадиям их работы: профессор даже не бумаге не желал прикасаться к ним, будто брезговал. – Зря только время потратили. Тут нужно гораздо больше мощности. Все дело в масштабах, а вы, я не знаю, гору зубочисткой прокапываете. – Маяковский мрачнел на глазах, и Квентин, видя это, склонился над графиком вместе с ним. – Мощность нужна, понятно? Вот тут и тут. – Профессор, как многие русские, постиг тайные области высшей математики, но английскую h так и не одолел. – Между этими двумя точками.

– Я же говорила! – заволновалась Плам. – Помнишь? В точности это самое и сказала.

– Помню, помню. – Уверенность Квентина таяла. – Насколько больше?

– В разы. Ты вот этой ручонкой хотел чары взломать? – Маяковский сгреб его пальцы своей лапищей и потряс. – Не выйдет. Тут сотня лет понадобилась бы, сотня Квентинов.

– И сотня Плам, – печально вставила девушка.

– Пятьдесят, – галантно осклабив желтые зубы, уточнил Маяковский. – Но вы даже и близко не подошли. Зря, все зря.

Он скомкал график и швырнул в стену. Квентин предпочел бы пересмотреть сделанное в коллегиальном духе, поискать какие-то другие решения, но профессор уже тащил его волоком сквозь математические дебри, перемножая в уме трех– и четырехзначные числа. Квентин еле за ним поспевал. Маяковский, похоже, знал о встроенных чарах все, как будто специально штудировал этот предмет к прибытию двух дилетантов, и понимал их работу куда лучше, чем они сами.

Над чем работает он, если вообще работает? Он здесь по полгода торчит один – чем он себя занимает? С таким интеллектом он мог бы всего добиться, если бы захотел, но попробуй пойми, чего ему хочется.

Квентин закрыл глаза, приложил пальцы к вискам. Он видел в уме конструкцию чар и смутно понимал, о чем говорит Маяковский, но ответа не находил. Ничего, найдет еще. Будь он проклят, если уйдет отсюда с пустыми руками.

– Может быть, я смогу накопить нужную мощность, – сказал он. – Построю защитный кожух, повторю заклинание сто раз, а потом все разом выпущу.

– А как накапливать будешь? Где возьмешь матрицу?

– Не знаю. Использую драгоценный камень, монету, что-нибудь в этом роде.

Маяковский изобразил неприличный звук.

– Плохая магия. И опасная.

– Или соберу сто магов вместе. Произнесем требуемое хором.

– Полагаю, ты не станешь посвящать их в суть своего прожекта?

В корень, однако, смотрит профессор.

– Думаю, нет.

– Рискованная затея.

– Ну да.

– Я не знаю, зачем тебе надо взламывать эти чары, но вряд ли это легально. Даже я не должен был знать.

Он смотрел на Квентина через стол, а Квентин смотрел на него, но ничего не мог разгадать по его лицу. Плам пристально наблюдала за ними.

Если он блефует, пора завязывать. Если нет, то какого черта тут можно поделать?

– Так заявите об этом. Если выяснится, что мы побывали здесь, вы можете лишиться работы.

– Может, и следовало бы. – Маяковский достал из шкафа бутылку с чем-то прозрачным без этикетки. – Катитесь отсюда, вот что. Сейчас портал выстрою.

Сказав это, он опять сел за стол, потянул из горла и галантно подал бутылку Плам.

– Выпей.

Она хлебнула, закашлялась, вытерла рот и передала бутылку Квентину.

– Ты тоже.

Напиток источал аромат машинного масла.

– Господи, что это?

Маяковский хохотнул, что случалось с ним редко.

– Антарктический самогон.

Еще того не легче. Из чего тут самогон-то гнать, из лишайника? Хорошо бы – любая альтернатива еще страшнее.

Маяковский совсем замолк и вроде бы даже не замечал их, но от Квентина не укрылись их с Плам смущенные переглядки. О встроенных чарах он уж точно говорить не хотел и на все попытки занять его разговором о Южном Брекбиллсе отвечал односложно.

– Вы поэту, случайно, не родственник? – спросила Плам.

– Nyet, – буркнул Маяковский и добавил по-русски что-то нелестное – вероятно, насчет поэтов.

Пока Квентин и Плам сравнивали свои китовые впечатления и сплетничали относительно других особей, он смотрел в стенку и молча пил. Закуска у него была – черный хлеб и что-то соленое, – но он ничего не ел и только корку нюхал время от времени.

Квентин спрашивал себя, надолго ли это, но не собирался ему мешать. Твердо вознамерился вытерпеть до конца и не уходить, пока Маяковский его не выгонит. Свет за окном горел ровно и беспощадно, как во время допроса. Казалось, что из всех людей на Земле остались только они.

Маяковский не скрывал своего презрения, но и гнать их больше не гнал. Одиночество, возможно, угнетало его больше, чем он показывал. Через некоторое время он достал шахматы, где одну пешку заменяла круглая ручка от шкафа. Разгромил Квентина, потом взялся за Плам. Один раз он выиграл у нее с некоторым трудом, второй – через сорок пять минут и тоже с большими усилиями. Квентин заподозрил, что Плам поддается нарочно.