Лев Гроссман - Земля волшебника

– Неправильно это, – сказал он. – Вы, конечно, гений, но в этом неправы. Вернуться было бы не так страшно, как вам кажется.

– Мне твои советы без надобности. Вот сможешь все это повторить, тогда и советуй.

– Я и не советую, просто…

– Тоже мне загадочная личность. – Маяковский ткнул Квентина в грудь пальцем, похожим на высохшую сосиску. – Думаешь, я не знаю, что тебя выгнали из того мира, в котором ты жил? Ты приполз назад в Брекбиллс, но и оттуда тебя поперли!

Господи. Он знает что-то о Филлори, во всяком разе о Нигделандии. Квентин пятился, Маяковский наседал.

– Да, верно – но я не живу отшельником в ледяном замке, упиваясь своими обидами.

– Где уж там, из тебя уголовник и то никудышный. К папочке прибежал за помощью!

– Мой отец умер. – Квентин перестал пятиться. – Я, может, и второсортный волшебник, но не псих-затворник, на людей не кидаюсь. Живу среди них и пытаюсь чего-то добиться. И вот еще что: я думаю, вы умеете взламывать встроенные чары. (Ага! И у нас бывают гениальные озарения!) Это они вас здесь держат, не так ли?

Слишком уж хорошо Маяковский подготовился к их визиту. Квентин сказал это наугад, но чуял, что близок к истине.

– Покажите мне, как, – поднажал он, пользуясь преимуществом. – Вы должны знать, даже если боитесь сам это сделать. Научите меня. Помогите кому-нибудь хоть раз в жизни.

Он явно затронул больной нерв: Маяковский взбесился и влепил ему пощечину. Квентин и позабыл, как профессор любит их раздавать. Больно зверски – хорошо еще, самогон обеспечивает хорошую заморозку.

Под его же влиянием Квентин решился на то, о чем мечтал издавна, то есть дал профессору сдачи. Залепил как следует по щетинистой морде.

– Ишь ты! – Маяковский еще раз продемонстрировал свой желтый оскал. – А ну еще!

Квентин повторил и оказался в медвежьих объятиях. Ничего себе поворот! Плам смотрела на них круглыми глазами и, кажется, пыталась телепортироваться. Какого хрена, почему два мужика не могут обняться в подвале посреди Антарктиды? Квентин похлопал бедного старикана по спине свободной рукой.

Отца больше нет, с кем еще обниматься. Так, наверно, и поступают в нормальных семьях. Славный старина Маяковский. Не такие уж они, выходит, и разные.

– Я покойник, Квентин, а это моя могила. Я похоронил себя здесь.

– Смешно же. И глупо. Вы можете взломать эти чары и вернуться в любой момент. Давайте вернемся вместе!

Маяковский отстранил его от себя.

– Забирай свой говенный мир себе, ясно? Я остаюсь. – Он похлопал Квентина по щеке. – Я человек конченый, а ты хоть и середнячок, но храбрый, отдаю должное. Ты не кончишь, как Маяковский, у тебя еще все впереди.

Он снова взялся за бутылку, совсем было опустошенную, но волшебным образом наполнившуюся опять.

После этого Квентин почти ничего не помнил. Поющий, хохочущий и плачущий Маяковский смешался с порожденными лишайновкой снами, и трудно было отделить одно от другого. Во сне они сидели на полу в мастерской, передавая друг другу бутылку, и Маяковский рассказывал, что тоже бывал в Нигделандии – в то время, когда боги вернулись и хотели отобрать магию у людей. Рассказывал, как сражался против них вместе с драконами, как летал на большом белом змее из озера Восток [15], как лично, насылая громы и молнии, разбил воздушный колокол Нигделандии.

Наутро Квентин проснулся в своей постели. Не в Южном Брекбиллсе – в отеле «Марриотт» при Ньюаркском аэропорте. Он не помнил, как оказался здесь. Наверно, Маяковский все же отправил их обратно через портал, как когда-то отправлял в Брекбиллс после гонок к Южному полюсу.

После такого количества самогонки только порталы и открывать. Странно, что они еще живы.

Квентин сел и тут же пожалел, что не умер. Каждое похмелье выглядит хуже всех предыдущих, но это обещало побить все рекорды. Организм, по всем ощущениям, высушили наподобие абрикоса и заменили влагу ядом злобной гадюки.

Квентин, медленно и осторожно, приподнялся на четвереньки и зарылся лицом в подушку. Эта поза, знак смирения перед гневным богом похмелья, обеспечивала также приток крови к мозгу (если в его жилах еще осталась хоть капля здоровой крови). Пальцы нашарили под подушкой что-то круглое, твердое и холодное. Подарок от зубной феи?

Да, и притом недурной: три золотых монеты размером с серебряный доллар, только чуть толще. Квентин повертел одну в пальцах, и она сверкнула, словно на солнце, хотя шторы были задернуты.

Поняв, что это такое, он растянул сухие губы в улыбке. Маяковский сделал то самое, о чем говорил Квентин: закачал в монеты мощность, потребную для снятия чар. Может быть, он хотел таким образом выйти из своего заточения, но так и не решился на это. Благослови тебя Бог, старый хрен. Может, у отца волшебной силы и не было, зато Маяковский ей обладал в избытке и не побоялся передать ее кому-то другому. Старик неверно судил о себе: в конечном счете он проявил себя как герой. Когда голове чуть-чуть полегчало, Квентин заставил одну монету исчезнуть – простенький такой фокус – и тут же вернул ее. Такой подарок тебе делают только раз в жизни, и им надо распорядиться по-умному. Они взломают чары, украдут саквояж, а потом он займется своим настоящим делом. Жизнь начинала обретать смысл впервые после ухода из Брекбиллса. На одной стороне монеты – похоже, только что отчеканенной – был изображен дикий гусь в полете, на другой профиль молодой женщины, которую Квентин узнал даже спустя много лет: Эмили Гринстрит.

– Не верю я ни в какой конец света, – заявил Джош.

– Ну сколько можно повторять, – фыркнула Дженет.

– К порядку, – не в первый раз призвал Элиот.

Поппи молчала, задумчиво скривив рот. Происходило это в башне Белого Шпиля, где все короли и королевы собирались в пять часов ежедневно. В окне за Поппи, выходящем в данный момент на запад, дотлевал предусмотренный по расписанию закат.

– Не может все вот так взять и кончиться, – сказала она.

– И тем не менее, – отозвалась Дженет.

– Только я здесь освоилась, и сразу конец? Есть у нас какие-то доказательства, кроме слов Эмбера?

– Он наш бог, милая, – вставил Джош. – Должен как бы знать.

– Он тоже может ошибаться.

– Откуда ты знаешь?

– Иначе он не вел бы себя, как последний говнюк, – поддержала Дженет, склонная в любом споре соглашаться с обеими сторонами.

– Вот из-за подобной ереси миру и приходит конец, – сказал Джош. – Твой кощунственный земной юмор всех нас обрек на гибель.

– Поппи, между прочим, права, – заметил Элиот. – Когда мы впервые встретили Эмбера, Мартин Четуин держал его в подземелье как пленника.

– Можно не быть всемогущим, оставаясь при этом непогрешимым, – возразил Джош.

– Во всяком случае, он никогда не говорит нам всего, что знает. – Элиот поправил сбившуюся набок корону. – Или говорит, когда уже поздно метаться. То же самое, по всей видимости, он делает и теперь. Говорит, что, если все будет идти по-прежнему, мир погибнет. Это еще не значит, что Филлори невозможно спасти.