Стивен Кинг - Воспламеняющая

Пиншо пожал плечами и улыбнулся.

– Вам также разрешат короткие прогулки. Насколько я понимаю, вы проявляли к этому интерес.

Энди проявлял. Его поселили в роскошных апартаментах, настолько роскошных, что иногда он забывал, что это тюрьма с мягкими стенами. Три комнаты, ванная, цветной телевизор, подключенный к «Хоум бокс офис», по которому каждую неделю показывали три новых фильма. Кто-то из коротышек – возможно, сам Пиншо – заметил, что нет смысла отбирать у него ремень, давать только мелки и пластиковые ложки. Если он захочет покончить с собой, они не смогут его остановить. Если он пошлет сильный, продолжительный импульс, его мозг лопнет, как старая автомобильная камера.

Поэтому в жилище Энди было все необходимое, включая микроволновую печь на маленькой кухне. Мягкие цвета, толстый ковер в гостиной, репродукции хороших картин на стенах; но, как известно, собачье дерьмо под глазурью остается глазированным собачьим дерьмом. Вот и в этой со вкусом обставленной квартире на дверях отсутствовали внутренние ручки. Зато хватало глазков, вроде тех, что можно увидеть в дверях гостиничных номеров. Один имелся даже в ванной, и Энди предположил, что в квартире не было ни единого места, недоступного глазкам. Энди предполагал, что мониторинг велся круглосуточно, а камеры работали и в инфракрасном диапазоне, лишая его даже возможности подрочить в относительном уединении.

Энди не страдал клаустрофобией, но ему не нравилось подолгу сидеть взаперти. Его это нервировало, и даже на фоне приема психотропных препаратов он ощущал подавленность, обычно проявлявшуюся в долгих вздохах и периодах апатии. И он действительно просил разрешить ему прогулки. Хотел снова увидеть солнце и зеленую траву.

– Да, – кивнул он, глядя на Пиншо, – прогулки меня интересовали.

Но разрешения он так и не получил.

Доброволец поначалу нервничал, безусловно, ожидая, что Энди заставит его стоять на голове, или кудахтать, или делать что-то не менее нелепое. Парня звали Дик Олбрайт, и он оказался футбольным болельщиком. Энди попросил рассказать ему о прошедшем сезоне: кто вышел в плей-офф, кто сумел пройти дальше и кто выиграл «Суперкубок».

Олбрайт оживился. Следующие двадцать минут он делился с Энди перипетиями сезона, постепенно расслабляясь. Добрался до отвратительного судейства, позволившего «Патриотам Новой Англии» взять верх над «Майамскими дельфинами» в финале Американской футбольной конференции, когда Энди предложил:

– Выпейте стакан воды, если хотите. Вас, наверное, мучает жажда.

Олбрайт посмотрел на него.

– Да, пить хочется. Послушайте… я не слишком много говорю? Это не мешает их тестам, как думаете?

– Думаю, не мешает, – ответил Энди, наблюдая, как Олбрайт наливает из графина воду.

– Хотите? – спросил Олбрайт.

– Нет, воздержусь, – ответил Энди и резко послал сильный импульс. – Добавьте и чернил, почему нет?

Олбрайт посмотрел на него, потом потянулся к бутылке «чернил». Взял со стола. Посмотрел, поставил на место.

– Добавить чернил? Вы, должно быть, рехнулись.

После эксперимента Пиншо продолжал улыбаться, но выглядел недовольным. Очень недовольным. И Энди все это тоже не нравилось. Посылая импульс Олбрайту, он не ощутил никакого скольжения… этого странного чувства раздвоения , которое обычно сопровождало «толчок». И никакой головной боли. Он полностью сосредоточился, предлагая Олбрайту добавить чернила в воду, будто это совершенно обычное дело, и ответ Олбрайта был совершенно обычным: не чокнутый ли Энди? Несмотря на боль, которую причинял ему дар, Энди вдруг запаниковал при мысли, что лишился его.

– Почему вы сдерживаетесь? – спросил Пиншо. Закурил «Честерфилд» и улыбнулся. – Не понимаю вас, Энди. Какая вам от этого польза?

– В десятый раз говорю вам, – ответил Энди, – я не сдерживался. Не дурил вам голову. Послал ему сильный импульс, какой только мог. И ничего не произошло, вот и все. – Он хотел получить таблетку. Навалилась депрессия, он нервничал. Все цвета казались слишком яркими, свет – слишком сильным, голоса – слишком громкими. С таблетками становилось легче. С таблетками бессильная ярость из-за случившегося, чувство одиночества, тревога из-за того, что будет с Чарли, отступали, и он мог с этим жить.

– Боюсь, я вам не верю, – покачал головой Пиншо и улыбнулся. – Подумайте об этом, Энди. Мы не просим вас заставить кого-то прыгнуть с обрыва или выстрелить себе в голову. Очевидно, прогулка нужна вам не так сильно, как вы думали.

Он встал, чтобы уйти.

– Послушайте, – заговорил Энди, не в силах изгнать отчаяние из голоса, – я бы хотел получить одну из этих таблеток.

– Правда? – осведомился Пиншо. – Наверное, вам будет интересно узнать, что я снизил дозу… на случай, если торазин подавляет вашу способность. – Вновь улыбка. – Разумеется, если ваша способность неожиданно вернется…

– Вот что вам, похоже, следует знать, – прервал его Энди. – Во-первых, этот парень нервничал, чего-то ожидал. Во-вторых, он далеко не умен. Гораздо сложнее «толкать» стариков и людей с низким ай-кью. Умные поддаются легче.

– Неужели? – удивился Пиншо.

– Да.

– Тогда почему бы вам не убедить меня дать вам таблетку? Мой ай-кью – сто пятьдесят пять.

Энди попробовал… безрезультатно.

Со временем его начали выводить на прогулку. И вновь увеличили дозу лекарства. После того как осознали, что он не дурит им голову – напротив, изо всех сил старается использовать свой дар, но не получается. Независимо друг от друга Энди и доктор Пиншо начали задаваться вопросом, а не надорвался ли он, добираясь из Нью-Йорка до Олбани, а потом до Гастингс-Глена, не лишился ли своего дара? И оба гадали, а может, причина в каком-то психологическом блоке? Энди уже верил: то ли его дар действительно ушел, то ли включился защитный механизм. Разум отказывался использовать свою способность, зная, что это может привести к смерти Энди. Он не забыл онемевшие участки на щеке и шее, налившийся кровью глаз.

В любом случае, все свелось к одному – большому нулю. Пиншо, мечты которого покрыть себя неувядаемой славой первоисследователя, представившего фактические, экспериментальные доказательства ментального доминирования, таяли как дым, приходил все реже и реже.

Тесты продолжались в мае и июне: сначала с добровольцами, потом с людьми, которые вообще ничего не подозревали. Последнее было не совсем этичным, как признавал сам Пиншо, но об этичности первых экспериментов с ЛСД тоже говорить не приходилось. Энди поражало, что Пиншо, сравнивая два этих нарушения, приходил к выводу, что все нормально. Но значения это не имело, потому что Энди не мог оказать никакого воздействия и на ничего не подозревающих людей.