Александр Варго - Не та дверь [сборник]

Люба уже знала, что такое галлюцинации и кто их видит. По всему выходило, что у нее крыша поехала. Так как однажды сказала мама, глядя на тетю в автобусе, которая громко разговаривала сама с собой, размахивала руками, а потом принялась ругаться неизвестно на кого.

В горле у Любы запершило, глаза начало жечь. Она ощутила, как по щеке скатилась первая слеза, попробовала моргнуть и не смогла.

Ее макушке стало щекотно. Любе вспомнилось, как весной ей на голову села божья коровка. То, что это именно она, стало ясно позже, когда жучка удалось поймать. А поначалу Люба просто зарылась пальцами в волосы, пытаясь избавиться от этого ужасного ощущения, когда что-то маленькое перебирает лапками по коже. Сама она так и не смогла изловить божью коровку, помогла мама.

Сейчас происходило что-то очень похожее. Нечто медленно ползло от макушки ко лбу. Вот только мамы рядом не было, а папа ничем не мог помочь дочери, хоть и стоял совсем близко. Любе казалось, что у нее в голове не одна божья коровка, а целый десяток. Щекотка распространилась на области головы возле ушей, подалась к затылку, а спереди уже почти достигла лба.

Люба снова с отчаянной силой попыталась закрыть глаза, и опять у нее ничего не вышло.

Щекотка переползла на лоб, начала подбираться к бровям. Люба закатила глаза, пытаясь наконец-то увидеть, что же такое происходит с ее головой, кто там ползает по ней.

А щекотка вдруг исчезла. Только что Люба, будь на то ее воля, была готова разодрать кожу на голове ногтями, чтобы избавиться от этого чувства, и вот она стояла, не ощущая ровным счетом ничего. Кто бы там ни ползал в ее волосах, он затаился.

Любе представилось, как она смотрит в зеркало и видит среди темных прядей красные точки. Возле лба, на макушке. Над ушами что-то едва-едва шевелится под локонами. Потом божьи коровки все как одна поворачиваются к зеркалу и смотрят на нее своими крохотными черными глазками.

Лбу снова стало щекотно. Люба устремила взгляд вверх и увидела, как из-за края бровей, сквозь их короткие волоски, не спеша спускаются вниз тонкие рыжие нити. Вот они оказались напротив глаз, и она поняла — это волосы. Точно такие же, как и те, которые ползали по папе.

Вася смотрел на дочку. Люба была белее снега. Она глядела прямо перед собой, и если бы он не видел, что там никого нет, то непременно решил бы, что ей угрожает смертельная опасность.

«Господи, она, похоже, даже в обморок упасть не может!» — подумал отец.

— Что-то ты исхудал совсем, — сказала ведьма, окинула взглядом его ноги, улыбнулась. — Тощенький какой. Не кормила Аля, что ли, мужика своего? Ай-ай-ай, какая плохая хозяйка. Вот ты, дочка, не стала бы так поступать, верно? Уж ты бы расстаралась, наготовила разносолов всяких, правда? — Ведьма подошла к Любе, дотронулась кончиком указательного пальца до ее носа. — Пип! — сказала она. — Есть кто дома? Ай джаст кол ту сэй, ай лав ю. Какая же хорошая песня, хоть и не наша. Ты угостила бы папу на славу, да, дочка? «Кабы я была царица… То на весь крещеный мир приготовила б я пир». Знаешь, кто написал? Пушкин. Хороший был мужчина, обходительный. А уж ненасытный-то до чего! — Она визгливо захихикала, но почти сразу же оборвала смех. — Он, конечно, и не посмотрел бы на меня настоящую. Я уже тогда в летах была. Но ведь на то и сила моя. Кому надо, она глаза отведет, а других приманит. Волосы у него хорошие были, у поэта нашего. Сильные, вкусные. — Ведьма немного помолчала. — Зашутилась я тут с вами. Что поделать, давно гостей не принимала, переволновалась. Так что, доченька, попотчуешь отца как полагается? Изысканным блюдом, нежным мясом? С кровью, как благородным господам кушать подобает. А? Угостишь, конечно, я знаю. Ты же добрая девочка, заботливая. Не захочешь, чтобы папа от голода помер.

В глазах у Васи потемнело. Мир вокруг странно выцвел, а затем погрузился в сумрак, в котором едва проглядывали контуры детей, стоявших напротив. Тьма продолжала сгущаться, и вскоре Вася перестал различать хоть что-нибудь вокруг себя. Кроме ведьмы. Карга словно бы стояла отдельно, вне мрака, окруженная бледным сиянием.

Она обернулась к нему и подмигнула. Затем эта нечисть встала где-то сбоку, должно быть, в дверном проеме, так, что он уже не мог ее видеть.

— Не правда ли, что-то напоминает? Только не говори, что не помнишь. Ведь не забыл. Уж я-то знаю. Сама тебе память вернула, когда время пришло.

В горле у Васи пересохло. Одна тьма вокруг, и он в ней бесконечно одинокий. Тем более что рядом — рукой дотянуться можно — последние из близких ему людей.

— А помнишь, как я тебе свидание с детьми устроила? — В темноте прозвучал призрачный смех, так хорошо знакомый Васе смех. — Ох, и теплым же оно вышло, сочным.

Вокруг зазвучали голоса — Женькин и Любушкин. Говорили дети неразборчиво, то и дело перебивали друг друга.

Потом остался только один голос — сына. Но Вася все равно не понял, что тот хотел ему сказать. Удалось уловить только настроение мальчика. Женя боялся. Причем почему-то больше не за себя, а за него, за своего отца.

— Ладно, хватит воспоминаний. Грезами сыт не будешь.

Мир одним рывком вернулся на место.

Люба и Женя по-прежнему стояли перед ним. Дочка все такая же бледная. Сын показался Васе ушедшим в себя, отгородившимся от всего, что его окружало. Он невольно позавидовал малышу. Тот хоть так сбежал от всего этого ужаса.

— Попотчуешь, значит. Вот и ладушки. Тогда пойдемте-ка на кухню, гости мои дорогие. У меня там, конечно, не так роскошно, как у вас, но все, что нужно доброй хозяйке, найдется.

Вася оторвался от стены, повернулся и бодро засеменил на кухню. Он свернул налево, в короткий коридор, успел рассмотреть, что двери в туалет и ванную были обклеены пленкой под дерево, заметно ободранной по краям, и перешагнул через порог кухни.

Она оказалась под стать коридору. У окна стоял простой стол, плита ДСП на четырех деревянных ножках, покрашенных на фабрике в белый цвет и с тех пор облезших едва ли не наполовину. Возле него — табуреты в том же кондовом советском стиле. Васе достаточно было бросить на них один короткий взгляд, чтобы услышать в сознании резкий скрип старой, рассохшейся мебели, давным-давно заслужившей покой. На потолке, где по побелке змеились тонкие трещины, висела трехрожковая люстра под огромным красным абажуром с желтой бахромой по нижнему краю.

В углу справа виднелся край мойки, тускло поблескивавший алюминием. Слева от нее вдоль стены стояла встроенная мебель — тумбочки темного цвета со светло-серой столешницей сверху. Выше была голая стена, выкрашенная в бледно-желтый цвет.

У самого окна, вплотную к тумбочкам, Вася увидел газовую плиту. Краска вокруг конфорок была сплошь покрыта царапинами, побуревшими от времени.