Карлос Руис Сафон - Марина

Мы проводили дни вместе. Гуляли по городу, зашли однажды в казино на Тибидабо, не знаю зачем – Михаил при мне никогда не играл, ходили в «Лисео»… Под вечер возвращались в «Колумб», и Михаил сразу уходил к себе в апартаменты. Я часто замечала, что он куда-то уходит ночами, возвращаясь только на рассвете. Он говорил – по делам.

Слухи, однако, по-прежнему сопровождали каждый шаг Михаила. У меня было чувство, что все вокруг знают моего жениха лучше, чем я. Слуги шептались у меня за спиной. Незнакомые на улицах, нагло улыбаясь, наставляли на меня лорнет. Я чувствовала, что становлюсь жертвой собственной подозрительности. Это касалось и материальной роскоши, которой Михаил окружил меня – казалось, я вхожу в ряд его дорогостоящих капризов, как, скажем, новый дом или меблировка. Это очень мучило меня. Он ведь мог купить что пожелает – Большой Королевский театр, Сергея, автомобили, слуг, драгоценности, дворцы. Меня тоже, почему бы нет. Желание узнать, куда он ходит по ночам, превратилось в манию. К тому же я была убеждена, что речь идет о другой женщине. Наконец я решилась проследить за ним и положить этой муке конец, каким бы он ни был.

Так я пришла вслед за ним однажды ночью в мастерские Вело-Граннель у рынка Борне. Он был один. На фабрику мне пришлось проникать тайно, из проулка, через узкое оконце. Внутри фабрика была просто воплощенным кошмаром. Сотни искусственных рук, ног, стеклянных глаз… они заполняли все вокруг, эти заменители тел несчастных изуродованных людей. Я прошла за Михаилом сквозь несколько таких помещений, а в одном из них, самом большом, где в огромных прозрачных ваннах слабо шевелились что-то бесформенное, Михаил ждал меня в полумраке, сидя в кресле и спокойно куря сигарету.

– Ты не должна была за мной следить, – бесстрастно проговорил он.

Я попыталась оправдаться: не могу же я выйти замуж за человека, чью дневную жизнь я знаю, а ночную – нет.

– То, что ты узнаешь, тебе может и не понравиться, – уклончиво заметил Михаил.

Я пылко заявила, что мне плевать, что именно он делает и почему, плевать на шепоток и инсинуации людей: я просто хочу быть полноправной частью его жизни. Без секретов. Без запретов. Он кивнул с таким видом, что мне стало страшно. Я поняла, что сейчас перешагну какую-то границу, из-за которой уже не возвращаются. Зажегся свет, и я словно очнулась от бреда последних недель – но очнулась в аду.

В огромных стеклянных ваннах плавали в формалине трупы, словно танцуя в замедленной съемке. На металлическом прозекторском столе посередине зала лежало тело молодой женщины, рассеченное от лобка до горла. Руки ее, раскинутые крестом, как я с ужасом поняла, были искусственными – из металла и дерева. Из разреза трупа и конечностей выходили множество трубок и проводов, уходящих куда-то вверх. Синеватая кожа казалась полупрозрачной. Я в онемении смотрела на Михаила, а он – на труп. Печальная улыбка появилась у него на губах.

– Вот, смотри, что делает мать-природа со своими созданиями. То, что мы называем почему-то «злом» в сердцах людей, на деле не более чем желание жить, желание выжить, сопротивление неизбежному… Нет дьявола – есть природа вещей… Я буду работать до тех пор, пока не развенчаю этот их священный, мистический «акт божественного сотворения»…

Он набрал в шприц зеленой жидкости из флакона, взглянул мне в глаза и ввел жидкость из шприца в голову трупа. Полностью. Вытащив шприц, застыл на несколько секунд, глядя на труп. Страх, который я почувствовала в следующий момент, мог пережить только очень молодой и здоровый организм. На мертвом лице одно веко задрожало. Я услышала металлические звуки, которые издают механизмы, – это сгибались протезы рук и ног. Пальцы вибрировали. И вдруг рассеченное мертвое женское тело резко поднялось, село, из него понеслись невообразимые звуки, животные, страшные… оглушительный вой. На черных, полуразложившихся губах появилась белая пена. Трубки и провода выскочили из кожи, в которую входили, и тело упало на пол, как сломанная кукла. Вой, похожий на волчий, продолжался. Она повернулась, и глаза ее уставились прямо на меня. Мне не забыть, какой в них был ужас. И еще животная, страстная жажда жить. Это существо хотело жить!

Я застыла, как парализованная. Тело билось еще несколько секунд, потом затихло и наконец безжизненно застыло. Михаил, бесстрастно наблюдавший все происходящее, прикрыл его простыней.

Потом подошел ко мне и сжал мои дрожащие руки в своих. Пытливо глядя мне в глаза, он, конечно, хотел знать, в силах ли я последовать за ним туда, по ту сторону границы, смогу ли разделить его жизнь после того, что увидела. Я хотела найти слова, которые бы ему объяснили и пережитый мною страх, и раскаяние в своей ошибке и глупой ревности… а смогла только пробормотать, чтобы он меня вывел поскорее из этого места. Он так и сделал. Мы вернулись в «Колумб», где он пошел за мной в мои апартаменты, заказал чашку горячего бульона, укрыл одеялом.

– Женщина, которую ты видела у меня на столе, умерла, попав под трамвай, шесть недель назад. Выскочила на пути, чтобы спасти игравшего там малыша, а сама не смогла избежать столкновения. Ей отрезало руки выше локтя. Умерла она еще там, на улице. И никто ее не искал, не смогли установить, кто она такая. Их сотни, знаешь ли… каждый день.

– Но, Михаил, понимаешь ли ты… ты что же – хочешь встать на место господа?..

Он кивнул, грустно мне улыбнувшись, и погладил по щеке.

– Спокойной ночи, – сказал он уже в дверях. Задержался там и добавил:

– Если завтра тебя здесь не будет, я это пойму.

Через две недели мы поженились.

Михаил хотел сделать день свадьбы незабываемым. Он сумел весь город украсить, как в сказке, и сделать меня царицей этого сказочного мира. Но мое торжество кончилось быстро – на последних ступенях собора. Я даже не успела услышать поздравительные крики собравшихся. Сергей выскочил, как зверь из чащи, и плеснул мне кислотой в лицо. Она жгла мне веки, лицо, руки. Навсегда лишила меня голоса. Даже говорить я начала только через два года, когда Михаил меня реконструировал, как разбитый механизм. Это было начало ужасного конца.

Работы в нашем дворце так замедлились, что было решено поселиться там, не дожидаясь их завершения. Мы сделали этот недостроенный причудливый дом своей тюрьмой, из которой смотрели на мир с вершины нашего холма. Внутри у нас всегда было холодно, сыро, темно. В путанице башен и винтовых лестниц, арок и сводов было легко заблудиться. Я жила, никогда не спускаясь из своей комнаты, на вершине башни. Туда также никто не был допущен, кроме Михаила и доктора Шелли. Первый год я там провела, почти не выходя из летаргического транса – мне давали морфий, но наркотик приносил не облегчение, а тяжелые кошмары. В них Михаил экспериментировал с моим телом, как он это делал с невостребованными трупами из моргов и клиник. Издеваясь над природой, делая с моим организмом все, что пожелает. Когда я наконец пришла в сознание, то узнала, что так и было: Михаил восстановил мне глотку и ротовую полость, так что я могла есть и говорить. Он обезболил раны, нанесенные кислотой, изменив работу нервных окончаний. Да, я избежала смерти, но теперь я неотвратимо превращалась в одну из дьявольских игрушек Михаила.