Карлос Руис Сафон - Марина

Михаил навсегда запомнил ее слова. Смерть близнеца была для него страшным ударом, а мать и вовсе не пережила его: умерла следующей зимой от пневмонии. Михаил держал ее за руку, когда она умирала, и запомнил на всю жизнь последнюю дрожь ее пальцев. У его двадцатитрехлетней матери было лицо старухи.

– Так вот какова божья воля, матушка? – спрашивал он тогда у ее трупа, но ответа не получал.

Он бежал из подземелий, с которыми его больше ничего не связывало. Умирая от холода и голода, он жался по подвалам и подъездам. Однажды случай столкнул его с доктором, который шел в тот дом на вызов, Антонином Колвеником. Доктор отвел его в ближнюю таверну и накормил горячим.

– Как зовут тебя, мальчик?

– Михаилом, господин.

Антонин Колвеник неожиданно побледнел.

– А у меня был сын, которого так звали. Он умер. Кто твои родные?

– У меня их нет.

– А мать?

– Бог забрал.

Доктор медленно кивнул. Потом достал из своего чемоданчика странную штуку, совершенно Михаила зачаровавшую. Он глаз не мог от нее оторвать. В чемоданчике таинственно поблескивали еще и другие. Это было как чудо.

Доктор приложил блестящий кружочек к груди Михаила, а трубочки вставил себе в уши.

– Что это?

– Это чтобы слушать, что у тебя там внутри. В легких. Ну-ка, вдохни поглубже.

– Вы волшебник? – ошалевший от происходящего, Михаил мог спросить только это.

Доктор улыбнулся.

– Нет, не волшебник. Только врач.

– А какая между ними разница?

За несколько лет до того, в эпидемию холеры, Антонин Колвеник похоронил жену и сына. Хирург и вагнерианец, он держал в своем квартале скромную клиентуру и жил совершенно одиноко. На мальчугана в отрепьях, но с живыми умными глазами он смотрел все с большей симпатией. На его теплый взгляд Михаил ответил лучшей из своих улыбок.

И дело решилось там же в кабачке, откуда Антонин увел мальчика к себе домой и взял на воспитание. У него Михаил провел следующие десять лет. Добряк-доктор дал ему имя, образование, дом. Михаил еще совсем юным подростком уже ассистировал своему приемному отцу при операциях, с поразительной быстротой овладевая секретами человеческого организма. Чудесное, непостижимо совершенное соединение плоти и костей было мистически одушевлено искрой жизни, угасающей так же таинственно, как она возникла. Михаил учился медицине жадно, истово, как делу, в котором весь смысл его жизни. Смысл этот был в том, чтобы открыть тайну смерти.

А пока смерть оставалась всесильной и снова посетила его, когда ему не было и двадцати. Старик доктор все слабел, и в конце концов сердце сдалось – он умер от тяжелого инфаркта. Приступ случился в рождественскую ночь, когда они, сидя у камина, планировали поездку по Европе, ибо доктор считал, что Михаилу пора ее совершить для завершения своего образования. Пока Антонин Колвеник умирал, стоявший рядом Михаил поклялся, что на этот раз смерть не переиграет его.

– Я дам тебе новое сердце, отец.

Умирающий нежно улыбнулся. Милый, странный мальчик с его парадоксальным мышлением, с экстравагантными идеями… Только он и привязывал еще доктора к жизни – страшно было оставлять ребенка одного в этом мире, такого незащищенного. Михаил совсем не знал людей, его единственными друзьями были книги. Что станется с ним?..

– Ты уже дал мне очень много, Михаил, ты был со мной десять лет. А теперь, – настойчиво сказал доктор, – ты должен позаботиться о себе самом. О своем будущем.

– Ты не умрешь, папа, я не дам тебе умереть.

– А помнишь, сынок, как ты меня спросил, в чем разница между врачом и волшебником? Мы с тобой, Михаил, знаем, что волшебников нет. Наше тело разрушается с момента рождения. Мы бренные, преходящие сущности. Очень непрочные. Остается же от нас только то, что мы с помощью этого тела сделали, – и добро, и зло. Понимаешь ты меня, Михаил?

Через десять дней полиция взломала дверь в квартиру доктора по просьбе соседей, которые жаловались на странные запахи и отчаянные крики, идущие оттуда. Там обнаружили Михаила, всего в крови, рыдающего в умоисступлении над рассеченным трупом своего названого отца, Антонина Колвеника. В отчете полицейской группы, выехавшей на заявление соседей, указывалось, что Михаил, потрясенный смертью доктора, которого почитал отцом, потерял адекватность и пытался поместить в его мертвое тело вместо сердца механизм с клапанами и трубками, сделанный им самим. Михаил был заключен в соответствующую лечебницу со строгим режимом, откуда бежал через два года, притворившись мертвым. Там, где в морге оставили его тело, которое посчитали мертвым, нашли только простыню, усеянную черными бабочками. Несколько еще живых насекомых летало вокруг.

Михаил перевез с собой в Барселону и глубоко скрытый зародыш сумасшествия, и медленно развивающуюся болезнь, которая проявилась внешне только годы спустя. Его не интересовали комфорт и заработок, не влекла суета людской жизни. Свое состояние, поистине огромное, он никогда особо не ценил. Любил повторять, что человек достоин владеть ровно той суммой денег, которую он всегда может пожертвовать для тех, чья нужда сильнее его, – и ни сентаво больше. В ночь нашего знакомства Михаил сказал мне, что насмешница-жизнь часто дарит нам то, что мы у нее не просили. Ему она дала деньги, власть, известность. А просил он другого – душевного мира, спокойной совести, изгнания черных демонов, которые терзали его сердце…

После ужасного случая в кабинете Михаила мы трое, Луис, Шелли и я, все думали о том, как отвлечь Михаила от его фобий и наваждений. Это не было легко. Михаил всегда точно знал, когда люди ему лгут, хотя и не показывал это собеседнику. Внешне он был послушен, смиренно принимал лечение и, казалось, признавал себя больным. Но когда я глядела ему в глаза, то видела тьму, которой была полна его душа. Он больше нам не доверял. Нищета, в которой мы жили, усугублялась. Банковские счета были заморожены, имущество фабрики Вело-Граннель конфисковано государством. Сентис, который рассчитывал, что его интриги принесут ему единоличное владение фабрикой, просчитался – он также был разорен. Все, что у него осталось, была старая квартира Михаила на улице Принцессы. У нас же осталось то, что Михаил оформил на мое имя, – Большой Королевский театр, эта могила всех моих иллюзий, куда я стала в конце концов приходить, чтобы прятаться ото всех, и старая оранжерея возле железнодорожных путей в Сарья. Ее Михаил когда-то использовал для своих экспериментов.

Мои драгоценности и ту одежду, что чего-то стоила, Луис потихоньку продавал, на это мы и жили. Мы с Михаилом едва разговаривали. Он бродил, как привидение, по нашему темному дому, все больше горбясь и хромая. Скоро он уже не в силах был удержать в руках книгу. Читать тоже было трудно, сдавали глаза. Теперь он не плакал – смеялся. От этого смеха, который я слышала порой по ночам, стыла кровь в жилах. Была тетрадь, в которую он что-то постоянно писал своим почерком, все менее разборчивым: руки быстро атрофировались. Если приходил доктор Шелли, Михаил запирался в кабинете и не выходил, пока его друг был у нас в доме. Я поделилась с Шелли своими страхами – мне казалось, что муж замышляет самоубийство. Шелли ответил, что он боится куда худшего. Я не могла, а скорее не захотела его понять.