Карлос Сафон - Марина

Ни в одной газете не затрагивалась история Евы и Михаила. Она уже была никому не интересна. Я помню то утро, когда мы с Мариной остановились у газетного киоска на Лас-Рамблас. Передовица «Вангардии» насчитывала пять колонок — «Барселона в огне!».

Зеваки и жаворонки торопились приобрести первый экземпляр, желая узнать, почему небо Барселоны окрасилось серебром. Мы медленно пошли в сторону Пласа-Каталунья. С неба, словно мертвые снежинки, падал пепел.

Через несколько дней после пожара в Барселону нагрянул холод. Впервые за много лет весь город, начиная портом и заканчивая вершиной Тибидабо, накинул белое покрывало снега. Мы с Мариной и Германом встретили Рождество за молчаливым застольем, не глядя друг на друга. Марина почти не говорила о том, что произошло, и все чаще избегала моего общества. Как правило, она уходила в свою комнату и писала. Я убивал время с Германом за бесконечными партиями в шахматы, которые мы разыгрывали в большом зале с каминным отоплением. Я смотрел на падавший снег и ждал момента, когда мы останемся с Мариной наедине. Момента, который так и не наступил.

Герман делал вид, что не замечает происходящего и пытался взбодрить меня беседой.

— Марина говорит, что вы, Оскар, хотите стать архитектором.

Я кивнул, не зная уже толком, чего я хотел на самом деле. Я проводил бессонные ночи, по кусочкам разбирая историю, в которой нам довелось поучаствовать. Я пытался вытравить из своей памяти призрачные образы Евы Ириновой и Михаила Кольвеника. Иногда я подумывал навестить доктора Шелли и поведать ему обо всем, что произошло. Но мне не хватало смелости в личной беседе рассказать старику, как погибла женщина, которую он растил как дочь, и как сгорел в пожаре его лучший друг.

В последний день уходившего года фонтан в саду замерз. Я опасался, что мои дни с Мариной подходили к концу. Скоро нужно было возвращаться в интернат.

Мы встретили Новый год при свечах, слушая колокольный перезвон церкви на Плаза-Саррья. Снаружи все еще шел снег, и казалось, что это звезды вдруг стали падать с неба. В полночь мы тихо подняли свои бокалы. Я искал взгляда Марины, но ее лицо снова оказалось в тени.

В ту ночь я попытался вспомнить, что я сделал или сказал, чтобы заслужить такое отношение. Я чувствовал присутствие Марины в соседней комнате. Она казалась мне одиноким островком, который поток уносит все дальше. Я постучал по стене костяшками пальцев. Напрасно. Ответа не последовало.

Я собрал свои вещи и написал записку, в которой прощался с Германом и Мариной и благодарил их за гостеприимство. Я не мог избавиться от ощущения, что что-то пошло не так и я стал здесь лишним. На рассвете я оставил на кухонном столе записку и отправился обратно в интернат.

Когда я вышел из дому, то был уверен, что Марина наблюдала за мной из окна. Я помахал ей рукой, надеясь, что меня было видно.

Мои шаги оставляли следы на пустынных, заснеженных улицах города.

До возвращения моих товарищей оставалось еще несколько дней. Комнаты на четвертом этаже были необитаемыми кельями. Когда я раскладывал вещи, ко мне зашел падре Сеги. Я смущенно поздоровался с ним и продолжил свое занятие.

— Любопытный народ эти швейцарцы, — сказал он. — Все скрывают грехи, а они свои заворачивают в серебристые бумажки, начиняют ликером и украшают бантами, а потом продают по цене золота. Префект прислал мне из Цюриха огромную коробку конфет, а поделиться тут не с кем. Так что пока донья Паула не знает об их существовании, мне нужна помощь.

— Можете на меня рассчитывать, — неуверенно ответил я.

Сеги подошел к окну и посмотрел на сказочный город, раскинувшийся под нами. Он развернулся и посмотрел на меня так, словно мог прочесть мои мысли.

— Однажды мой близкий друг сказал, что проблемы похожи на тараканов, — заговорил он шутливым тоном, на который всегда переходил в серьезных беседах, — когда те и другие оказываются на свету, они пугаются и уходят.

— Должно быть, этот ваш друг очень мудрый, — сказал я.

— Нет, — ответил Сеги. — Но он хороший человек. С Новым годом, Оскар.

— С Новым годом, падре.

Те немногие дни, что оставались до начала занятий, я провел, почти не выходя из комнаты. Я пытался читать, но слова не укладывались в голове. Я часами сидел у окна, глядя на особняк Германа и Марины вдалеке. Я часто думал вернуться, а несколько раз даже доходил до поворота в их переулок. Между деревьями больше не струились звуки граммофона, лишь ветер носился между голыми стволами. Каждую ночь я заново переживал события последних нескольких недель, а потом погружался в лихорадочный, удушающий сон, не приносивший отдыха.

Через неделю начались занятия: свинцово тяжелые дни, запотевшие стекла и капающие в полумраке батареи. Мои старые товарищи и их пустячные разговоры казались бесконечно далекими. Болтовня о подарках, праздниках и воспоминаниях, в которой я не мог и не хотел участвовать. Слова преподавателей проходили мимо меня. Я не понимал, как философия Юма и уравнения с производными помогут мне повернуть время вспять и изменить судьбу Михаила Кольвеника и Евы Ириновой. И мою собственную.

Воспоминания о Марине и о кошмаре, через который мы прошли с ней вместе, не давали мне думать, есть и поддерживать связный разговор. Она была единственным человеком, с которым я мог поделиться своей тоской. Я так в ней нуждался, что испытывал от этого физическую боль.

Я как будто сгорал изнутри, и ничто не могло принести мне облегчения. Я превратился в серую фигуру, сливавшуюся со стенами. А тени вообще не было видно. Дни опадали, словно мертвые листья. Я так ждал записки от Марины, какого-то знака, что она снова хотела меня видеть. Было бы достаточно любого предлога, чтобы я прибежал к ней и преодолел разделявшее нас расстояние, которое росло с каждым днем. Но ничего не приходило. Я убивал время, гуляя по местам, где нам довелось побывать с Мариной. Я сидел на скамейках на Плаза-Саррья и надеялся, что она пройдет мимо…

В конце зимы падре Сеги вызвал меня к себе в кабинет.

С мрачным лицом, сверля меня пронизывающим взглядом, он спросил, что со мной творилось.

— Не знаю, — ответил я.

— Возможно, если бы мы поговорили об этом, все бы встало на свои места, — предложил Сеги.

— Я так не думаю, — сказал я резко, о чем тут же пожалел.

— На Рождество ты провел неделю за пределами интерната. Могу я спросить где?

— Со своей семьей.

Преподаватель мрачно посмотрел на меня.

— Оскар, если ты собираешься и дальше меня обманывать, продолжать эту беседу нет смысла.

— Это правда, — сказал я. — Я встретил Рождество со своей семьей…

В феврале пришли солнечные дни.