Рэмси Кэмпбелл - Ужасы

Лица были бледными, страх исказил черты, но это были они — мама и папа! Мама была в темном узком платье, короткая стрижка исчезла. Папа был в костюме. А ведь он терпеть не мог пиджаки и галстуки! Они подошли ближе и обняли Николаса и Маделайн. Они бормотали извинения, а мама заплакала.

Маделайн хотелось кричать: «Что случилось? Почему мы здесь? Что это?» — но она откуда-то знала, что ей никто не сможет ответить, и поэтому сдержалась.

— Смотрите.

Папа подошел к окну и показал рукой в сторону пляжа. Вся семья сгрудилась вокруг него. Они держались за руки. И смотрели.

Внизу на пляже мальчик и девочка плескались на мелководье, а на берегу, обняв друг друга за талию, стояли их мама и папа. На них была знакомая одежда: мама в светлых шортах и рубашке, папа в рабочих штанах цвета хаки и вылинявшей рубахе. Вдруг они замерли и оглянулись в сторону большого старого дома, который возвышался в начале пляжа. Родители и мальчик с девочкой смотрели вверх, их лица ничего не выражали. Потом они посмотрели друг на друга и обменялись самодовольными улыбками.

Солнце пробилось сквозь облака и залило пляж ярким светом, но старый дом по-прежнему окутывала серая пелена. Николас узнал Пола, на котором были его спортивные шорты для серфинга, а Маделайн узнала в мертвенно-бледной девочке Селин, на которой был ее яркий оранжево-желтый купальник. И там же на берегу лежал желтый совок и стояло синее ведерко, до краев наполненное ракушками для продажи на уличной ярмарке.

Гэйхен Уилсон войдет в историю прежде всего как автор мрачных комиксов для журналов «Playboy» и «The New Yorker», хотя его иллюстрации появлялись и на страницах других изданий, таких как «Punch», «Paris Match», «New York Times», «Newsweek», «Gourmet» и «National Lampoon» времен расцвета.

Комиксы Уилсона выпускались отдельными изданиями, среди которых можно назвать «Похоронные шуточки Гэйхена Уилсона» («Gahan Wilson's Graveside Manner»), «В котле у людоеда» («The Man in the Cannibal Pot»), «Что вижу, то рисую» («I Paint What I See»), «Неужели ничего святого?!» («Is Nothing Sacred?»), «И все-таки мы до него доберемся» («…And Then We'll Get Him»), «Странный мир Гэйхена Уилсона» («The Weird World of Gahan Wilson»), «Расколотая вселенная Гэйхена Уилсона» («Gahan Wilson's Cracked Cosmos»), «Все равно странный» («Still Weird»), «Еще более странный» («Even Weirder»), «Похоронная оргия Гэйхена Уилсона» («Gahan Wilson's Gravedigger's Party») и «Оргия монстров Гэйхена Уилсона» («Gahan Wilson's Monster Party»).

В издательстве «Underwood Books» вышел сборник «Гэйхен Уилсон. Лучшее» («The Best of Gahan Wilson»), а недавно художник завершил работу над книгой для детей «Не было» («Didn't»).

Кроме того, Гэйхен Уилсон является автором короткометражного мультипликационного фильма «Закусочная Гэйхена Уилсона» («Gahan Wilson's Diner»), созданного по заказу киностудии «Twentieth Century Fox», и анимационной заставки «Малыш» («Gahan Wilson's Kid») на телеканале «Showtime». Планируется целый ряд новых анимационных проектов.

И наконец, Уилсон — талантливый писатель, работающий в различных жанрах и публикующийся в многочисленных журналах и антологиях. Его рассказы представлены в сборнике «Расселина и другие загадочные истории» («The Cleft and Other Odd Tales»). Пишет он и детские книги, например «Приключения толстого медвежонка Гарри, секретного агента» («Harry the Fat Bear Spy»). Из-под пера Уилсона вышли также два очень необычных детективных романа — «Прощальная выходка Эдди Деко» («Eddy Deco's Last Caper») и «Всенародно любимая утка» («Everybody's Favourite Duck»). Под редакцией мастера изданы две антологии — «Первая Всемирная премия фэнтези» («First World Fantasy Awards») и «Любимые ужастики Гэйхена Уилсона» («Gahan Wilson's Favorite Tales of Horror»).

С рассказом «На окраине» Уилсон связывает одну историю из своей жизни: «Работа над этим произведением всколыхнула во мне воспоминания о давно минувших днях, когда вечно голодные художники вроде меня самого снимали за гроши какую-нибудь крохотную жердочку в домах Гринвич-Виллидж. [48] Гринвич-Виллидж — богемный район в Манхэттене. Известен с XIX в. как пристанище художников. В те времена им не приходилось ютиться на окраине, но их жизнь все равно была весьма мрачной.

Один мой приятель, одаренный японский художник, однажды очень удачно высказался по этому поводу. Как-то вечером нам пришлось довольно долго слушать звуки яростной драки, происходящей за стеной. Это была семейная ссора: в жалкой каморке по соседству с той жалкой каморкой, которую занимал мой приятель, подрались двое несчастных людей. Наконец стена содрогнулась под страшным ударом, и повисла зловещая тишина.

— Наверное, это ужасно… — произнес мой друг и, помолчав, пояснил: — …так вот жить… — и, еще помолчав, добавил: — … если ты обычный человек.

Думаю, именно это должен усвоить тот, кто надеется перенести все тяготы богемной жизни».

Резким движением, которое за это утро, наполненное тягостным ожиданием, превратилось уже в подобие нервного тика, Барстоу прижался лицом к грязному стеклу огромного окна своей мастерской и принялся беспокойно вглядываться в наводненную толпой городскую улицу, тянущуюся далеко внизу на запад, к Манхэттену.

Сначала его плечи в который уже раз начали опускаться, и все тело как бы обвисло в разочаровании, но затем вдруг опять напряглось, и пронзительные маленькие глазки вспыхнули в темных впадинах: Барстоу заметил блестящее черное пятнышко, которое спокойно и величаво, подобно акуле в стае мелких рыбешек, пробиралось меж грязных и тусклых машин.

Убедившись, что глянцевое пятнышко движется по направлению к старому зданию, на чердаке которого угнездилась его мастерская, и с ликованием наблюдая, как оно, постепенно разрастаясь, обретает очертания длинного гладкого лимузина, с неуместной царственностью скользящего среди размалеванных грузовиков и грязных машин, сменивших уже не одного владельца, покрытых царапинами и вмятинами, Барстоу победно стиснул руки в маленькие кулачки.

У него уже не оставалось сомнений, что это автомобиль Макса Рэтча, владельца одной из самых престижных художественных галерей в Нью-Йорке, с которым Барстоу работал уже очень давно. Рэтч обещал приехать — и вот он здесь!

Барстоу в последний раз наспех осмотрел картины, которые уже целую неделю расставлял по комнате так и этак, готовясь к визиту Рэтча. Результаты осмотра его удовлетворили, даже восхитили: густые рельефные мазки масляной краски, которые он разбросал по холстам, зловеще поблескивали в сероватом свете, сочившемся через окно, а портреты и городские пейзажи, притаившиеся, подобно ворам и разбойникам, по темным углам мастерской, производили то самое пугающее и угрожающее впечатление, которого художник так старательно и настойчиво добивался.

Вдруг, пораженный внезапным беспокойством, он резко обернулся и кинулся обратно к окну, подоспев в ту самую секунду, когда рослый шофер распахнул заднюю дверь лимузина и тут же как будто бы уменьшился в габаритах, поскольку из двери показалась высоченная, дородная туша Рэтча. Едва только галерейщик коснулся подошвами тротуара, как вслед за ним из машины с расторопностью ручной крысы выскользнула куда более хрупкая фигурка: то была Эрнестина, его вездесущая помощница.