Рэмси Кэмпбелл - Ужасы

Ханна ставит пустой бокал на секретер и снова смотрит на себя. В этот раз там действительно она, в конце концов, знакомые черты лица, все еще заметные под гримом. Но иллюзия чертовски хороша. «Кто бы ни платил за это, он явно потратил деньги не зря», — мелькает мысль.

За дверями комнаты музыка все громче, разбухает до крещендо, струнные пускаются в погоню за флейтами, за ними, поспевая, молотят барабаны. Старая женщина по имени Джеки скоро придет за ней. Ханна глубоко вдыхает, наполняя легкие воздухом, пахнущим и оседающим на губах пылью и старой мебелью, краской на коже, с легким привкусом летнего дождя, падающего на крышу. Она медленно выдыхает и жадно смотрит на пустой бокал.

— Лучше держать голову чистой, — напоминает она себе.

«Но разве для этого я сюда пришла?» Ханна смеется, но что-то в комнате или в зеркальном отражении превращает звук в нечто большее, чем беспечный смешок.

А потом она разглядывает прекрасную, невозможно зеленую женщину, смотрящую на нее в ответ, и ждет.

— Все запрещенное становится таинственным, — говорит Питер, берет оставшегося слона, а потом ставит его обратно на доску, не сделав хода. — А таинственное всегда становится для нас притягательным, рано или поздно. Обычно рано.

— Что это? Какой-то неписанный закон общества? — спрашивает Ханна, отвлекаясь на Бетховена, который, по настоянию соперника, всегда сопровождает их партии в шахматы.

Сейчас звучит «Die Geschopfe des Prometheus», [65] «Творения Прометея» (1801) — балет Людвига ван Бетховена, где он предпринял первую в истории попытку симфонизации балета. и она уверена, что единственная цель музыки — это отвлечь ее внимание.

— Нет, дорогая. Просто утверждение гребаной очевидности.

Питер снова прикасается к черному слону и в этот раз почти берет одну из ее ладей, но потом передумывает. Когда Ханна только приехала на Манхэттен, он стал ее первым другом, а теперь, спустя тридцать лет, и самым старым, его борода уже местами поседела, усы стали серебряными, а глаза — серыми, словно зимнее небо.

— О, — откликается она, желая, чтобы он наконец взял чертову ладью и покончил с этим.

Два хода до мата, если, конечно, не принимать во внимание возможность Божественного вмешательства, и еще одна из его игр, Откладывание Неизбежного. Наверное, где-нибудь в этой захламленной квартире припрятана пара трофеев, фальшивых золотых кубков, любовно обернутых в вощеный ситец, призы за Умение и Превосходство в Искусстве Промедления.

— Табу взращивает желание. Чревоугодие порождает равнодушие.

— Бог ты мой, я сейчас это запишу, — говорит она, а он усмехается, дразняще подняв слона где-то на дюйм над доской.

— Да, следовало бы. Мой агент продал бы афоризмы кому-нибудь. «Большая книга прописных истин Питера Маллигэна». Уверен, она бы стала популярнее, чем мой последний роман. По крайней мере, она не могла бы быть менее популярной…

— Ты можешь прекратить трепаться и сделать ход, в конце-то концов? Бери долбаную ладью и заканчивай партию.

— Но, возможно, это ошибка, — говорит он и откидывается на стуле, на лице издевательская подозрительность, одна бровь поднята, палец указывает на королеву. — Это может быть ловушкой, а ты — хищником, который приманивает жертву, притворяясь мертвым.

— Да ты понятия не имеешь, о чем говоришь.

— Имею. Ты понимаешь, о чем я. Животные, которые только притворяются мертвыми. Ты можешь быть одним из них.

— Я могу устать от твоей болтовни и пойти домой, — вздохнула Ханна, ведь он знал, что никуда она не уйдет, поэтому мог говорить все, что душе угодно.

— В любом случае это работа, ты можешь за нее взяться. Просто вечеринка. Довольно легкий заказ, по моему мнению.

— У меня съемка во вторник утром, не хочу зависать там на всю ночь.

— Опять у Келлермана? — спрашивает Питер и хмурится, отведя взгляд от доски и постукивая по подбородку митрой слона.

— Тебе не нравится?

— Ходят разные слухи, вот и все. Ну, я кое-что слышал о нем. Ты-то вообще никогда ничего не знаешь.

— Мне нужна работа, Пит. Я в последний раз продала картину еще при президентстве Линкольна. Я никогда не заработаю столько денег своей живописью, сколько получаю, работая моделью для других художников.

— Бедная Ханна, — говорит Пит, снова ставит слона на место рядом с королем, зажигает сигарету. Ханна хочет попросить у него еще одну, но он думает, что она бросила курить три месяца назад, и хорошо хоть в чем-то чувствовать над ним превосходство, иногда это даже полезно. — Ну, у тебя хотя бы есть резерв, — бормочет он и выдыхает. Дым зависает над доской, как над полем боя.

— Ты хоть знаешь, кто эти люди? — спрашивает Ханна и нетерпеливо смотрит на часы, висящие над мойкой.

— Лично не знаком, нет. Но они явно не из нашего круга. Совсем, ну… — Питер останавливается, подыскивая слово, но не находит его, потому продолжает: — Но француз, которому принадлежит дом на Сент-Маркс-плейс, мистер Ординэр, [66] Обыкновенный, заурядный, посредственный (фр.). Но здесь также есть указание и на почтенный возраст обладателя дома на Сент-Маркс-плейс, так как именно человек по имени Пьер Ординэр, доктор, в 1792 году впервые записал рецепт абсента и стал использовать его как панацею, заодно придумав для него название «La Fee Verte» («Зеленая фея»). — прошу прощения, месье Ординэр, — вроде был кем-то вроде антрополога. Даже книгу написал.

— Может, Келлерман перенесет съемку на вторую половину дня, — задумчиво протягивает Ханна, отчасти разговаривая сама с собой.

— А ты хоть пробовала его? — спрашивает он, снова взяв фигуру и угрожающе махнув ею в сторону доски.

— Нет, — ответила она, слишком занятая размышлениями о том, сможет ли фотограф перекроить свое расписание в ее пользу, чтобы злиться на игры Питера в кошки-мышки с ее ладьей.

— Ужасающая гадость! — фыркает он и строит гримасу, словно ребенок, в первый раз попробовавший брюссельскую капусту или пектусин. — Можно с таким же успехом выпить стакан черных желейных бобов и дешевой водки, если тебя интересует мое мнение. «La Fee Verte», в мою толстую задницу.

— У тебя нормальная задница, ты, тощий старый гомик. — Ханна игриво улыбается, быстро протягивает руку на другой конец стола и выхватывает фигуру из ладони Питера.

Он не сопротивляется. Не в первый раз она устает ждать, когда же партнер сделает ход, и берет белую ладью, ставя черного слона на ее место.

— Это самоубийство, дорогая, — резюмирует Питер, качая головой и хмурясь. — Ты же знаешь об этом, не так ли?

— А ты знаешь о животных, которые скукой подчиняют своих жертв?

— Нет. Кажется, никогда о них не слышал.

— Может, тебе следует почаще выбираться на улицу.