Стивен Кинг - Противостояние. Том II

Стю расталкивали ото сна, и ему потребовалось долгое время, чтобы окончательно прийти в себя. Его мозг медленно перебирал, казалось, бесконечный список тех людей, которые могли пытаться украсть у него сон. Это была его мать, говорившая, что пора вставать, растапливать печку и готовиться идти в школу. Это был Мануэль, вышибала в том маленьком грязном публичном доме в Нуэво-Ларедо, говоривший, что его двадцать долларов уже отработаны, и, если он хочет остаться на всю ночь, это обойдется ему еще в двадцатку. Это была медсестра, вся в белом, хотевшая измерить ему давление и взять мазок из горла. Это была Фрэнни.

Это был Рэндалл Флагг.

Последняя мысль подняла его, как струя холодной воды, выплеснутая прямо в лицо. Но тот, кто разбудил его, в списке не значился. Это был Глен Бейтман с Коджаком, примостившимся у его колен.

— Ты не из тех, кого легко разбудить, Восточный Техас, — сказал Глен. — Спишь как убитый.

В почти полной темноте Стю был виден лишь его смутный силуэт.

— Ты мог бы для начала включить этот чертов свет.

— Знаешь, я совсем забыл про него.

Стю включил лампу, зажмурился от резко ударившего глаза света и тупо уставился на механический будильник. Было без четверти три утра.

— Что ты тут делаешь, Глен? Я, знаешь ли, спал — на тот случай, если ты еще не заметил.

Ставя будильник на место, он первый раз как следует взглянул на Глена. Тот выглядел бледным, напуганным и… старым. Морщины прорезали глубокие впадины на его лице, и он казался измученным.

— В чем дело?

— Матушка Абагейл, — тихо сказал Глен.

— Умерла?

— Прости меня Господи, но я почти жалею, что нет. Она проснулась. Она хочет видеть нас.

— Нас двоих?

— Нас пятерых. Она… — Его голос как-то огрубел и стал хриплым. — Она знает, что Ник и Сюзан мертвы, и знает, что Фрэн в больнице. Не представляю откуда, но она знает.

— И она хочет видеть комитет?

— То, что от него осталось. Она умирает и говорит, что хочет сказать нам что-то. И я не уверен, хочу ли я это услышать.

Снаружи ночь была холодной — не промозглой, а холодной. Куртка, которую Стю достал из кладовки, пришлась кстати, и он застегнул ее до самого горла. Над головой у него светила холодная луна, заставившая его вспомнить про Тома, которому дали команду вернуться и рассказать обо всем, когда луна станет полной. Нынешняя луна была чуть больше четвертушки. Одному Богу известно, где эта луна смотрит вниз на Тома, Дайну Джургенз, на Судью Фарриса. Как Богу известно, что она смотрит вниз на странные вещи, творящиеся здесь.

— Первым я разбудил Ральфа, — сказал Глен. — Сказал, чтобы он шел в больницу и забрал Фрэн.

— Если бы врач хотел, чтобы она вставала и ходила, он отправил бы ее домой, — сердито буркнул Стю.

— Это особый случай, Стю.

— Для человека, который не желает выслушать то, что должна сказать старуха, ты, кажется, здорово торопишься добраться до нее.

— Я боюсь не сделать этого, — ответил Глен.

Джип остановился возле дома Ларри в десять минут четвертого. Дом был весь освещен — теперь уже не газовыми фонарями, а нормальным электрическим светом. Каждый второй уличный фонарь тоже горел — не только здесь, но по всему городу, — и Стю с восторгом глядел на них всю дорогу, пока они ехали в джипе Глена. Остатки летней мошки, сонной от холода, вяло бились о стеклянные шары.

Они вылезли из джипа, как раз когда из-за угла вынырнули фары. Это был старенький громыхающий фургон Ральфа, и он едва не уперся носом в джип. Ральф вылез из кабины, и Стю торопливо подошел к пассажирскому сиденью, где сидела Фрэн, откинувшись на клетчатую подушку от дивана.

— Эй, детка, — тихо позвал он.

Она взяла его за руку. Ее лицо бледным кругом светилось в темноте.

— Здорово болит? — спросил Стю.

— Не очень. Я приняла адвил. Только не торопи меня.

Он помог ей вылезти из фургона, и Ральф подхватил ее под другую руку. Они оба заметили, как она поморщилась, когда вылезала из кабины.

— Хочешь, я понесу тебя?

— Со мной все будет нормально. Только поддерживай меня вот так, рукой, ладно?

— Конечно.

— И иди медленно. Такие растяпы, как я, не могут быстро ходить.

Они обогнули фургон Ральфа — скорее ползком, чем шагом. Добравшись до тротуара, Стю увидел, что Глен и Ларри стоят в дверях, наблюдая за ними. На фоне света они походили на вырезанные из черной бумаги фигурки.

— Что это будет, как ты думаешь? — пробормотала Фрэнни.

— Я не знаю, — качнул головой Стю.

Они пошли по дорожке. Фрэнни теперь явно было больно, и Ральф помог Стю внести ее в дом. Ларри, как и Глен, выглядел бледным и взволнованным. На нем были выцветшие джинсы, рубаха, выбившаяся из штанов и неправильно застегнутая внизу, и дорогие мокасины на босу ногу.

— Мне жутко жаль, что пришлось вытащить вас, — сказал он. — Я был с ней… то дремал, то просыпался. Мы постоянно следили. Понимаете?

— Да. Я понимаю, — сказала Фрэн. Почему-то фраза «постоянно следили» заставила ее вспомнить гостиную ее матери и вспомнить… в каком-то более добром и прощающем свете, чем она когда-либо думала о ней.

— Люси пробыла в постели где-то около часа. Я очнулся от дремы, и… Фрэн, можно я помогу тебе?

Фрэн покачала головой и с усилием улыбнулась.

— Нет, со мной все нормально. Продолжай.

— …и она смотрела на меня. Она может говорить только шепотом, но внятно. — Ларри глотнул. Все пятеро теперь стояли в холле. — Она сказала мне, что Господь заберет ее домой на рассвете. Но она должна поговорить с теми из нас, кого Господь оставил. Я спросил, что она имеет в виду, и она сказала, что Бог забрал Ника и Сюзан. Она знала. — Он глубоко вздохнул и запустил пальцы в свои длинные волосы.

В конце коридора показалась Люси.

— Я сделала кофе. Выпьете, когда захотите.

— Спасибо, родная, — сказал Ларри.

Люси выглядела какой-то нерешительной.

— Мне войти с вами, ребята? Или это закрытое дело, только для комитета?

Ларри взглянул на Стю, и тот тихо сказал:

— Пошли все. По-моему, эта команда уже потеряла былое значение.

Они прошли по коридору в спальню, двигаясь медленно, чтобы не подгонять Фрэн.

— Она скажет нам, — неожиданно произнес Ральф. — Матушка нам скажет. Чего терзаться.

Они вошли все вместе, и на них упал просветленный взгляд умирающей Матушки Абагейл.

Фрэн знала о физическом состоянии старухи, но все равно зрелище вызвало шок. От нее ничего не осталось, кроме сморщенной пленки кожи и сухожилий, обтягивающих кости. В комнате не было даже запаха разложения и приближающейся смерти; вместо него присутствовал запах сухого чердака… нет, гостиной. Половина иглы от капельницы торчала снаружи просто потому, что дальше игла не прошла.

Однако глаза не изменились. Они были теплыми, добрыми и человечными. Это явилось облегчением, по Фрэн все равно ощутила что-то сродни ужасу… не совсем страх, а может, что-то более священное — благоговение. Было ли это и впрямь благоговение? Такое давящее чувство. Но не ужас, а будто какая-то жуткая ответственность нависла над их головами, как камень.