Дин Кунц - До рая подать рукой

Она ведет их к двери ближайшего «Флитвуд америкэн херитидж». Сорок пять футов в длину, двенадцать в высоту, восемь или девять в ширину, дом на колесах такой огромный и мощный, что, несмотря на веселенькую расцветку, бело-серебристо-розовый, может служить армейским передвижным бронированным командным пунктом.

На акриловых каблуках, золотоволосая, женщина напоминает Кертису Золушку, хотя эти сандалии определенно не хрустальные башмачки. Золушка, скорее всего, не носила бы и тореадорские штаны, во всяком случае, столь сильно обтягивающие ягодицы. И если бы у Золушки была такая большая грудь, она бы не выставляла ее напоказ, потому что жила в более скромный век. Но, если твоей крестной матери, которая еще и фея, хочется превратить тыкву в модный экипаж, чтобы доставить тебя на королевский бал, наверное, тебе захочется попросить ее не превращать мышек в лошадей, а волшебной палочкой трансформировать тыкву в новенький «Флитвуд америкэн херитидж», который куда круче, чем любая карета, запряженная заколдованными грызунами.

Как только открывается дверца, собака запрыгивает на ступеньки в дом на колесах, словно всегда здесь и жила. По предложению его хозяйки Кертис следует за Желтым Боком.

Дверь ведет в кабину. Широкий проход между креслами водителя и пассажира приводит в гостиную с удобными диванами, и Кертис слышит, как за его спиной захлопывается дверца.

Внезапно эта добрая сказка становится фильмом ужасов. По другую сторону гостиной, на камбузе, у раковины, Кертис видит человека, которого никак не ожидал там увидеть. Золушку.

В ужасе поворачивается к кабине, и… Золушка стоит и там, аккурат между водительским и пассажирским креслом, улыбающаяся и еще более красивая в ограниченном пространстве дома на колесах, чем на лугу под ярким солнцем.

Золушка у раковины абсолютно идентична первой Золушке. Те же шелковые медово-золотистые волосы, синие глаза, опал в пупке, длиннющие ноги в тореадорских штанах с низкой талией, сандалии с прозрачными акриловыми каблуками, лазурные ногти на пальцах ног.

Клоны.

О боже, клоны .

Клоны – это беда, и предрассудки тут ни при чем, потому что чаще всего клонов создают, чтобы творить зло, а не добро.

– Клоны, – бормочет Кертис.

Первая Золушка улыбается.

– Что ты говоришь, сладенький?

Вторая Золушка поворачивается, шагает к Кертису. Она тоже улыбается. А в руке держит большой нож.

Сидя в залитой флуоресцентным светом библиотеке с кирпичными стенами, но одновременно бродя по киберпространству с его бесконечными авеню электрических цепей и световых трубок, перемещаясь по этому миру на мягкой подушке электрического тока и микроволн, изучая виртуальные библиотеки, которые всегда открыты, всегда ярко освещены, роясь в горах безбумажных книг, Микки повсюду находила в этих дворцах технологической гениальности примитивную корысть и самый невежественный материализм.

Биоэтики отвергали существование объективных истин. Престон Мэддок писал: «Нет правильного и неправильного, морального и аморального поведения. Биоэтику волнует только эффективность, установление норм, которые обеспечат максимальные блага большинству людей».

Во-первых, эта эффективность подразумевает содействие в самоубийстве всем страждущим, кто рассматривает такой вариант, содействие в самоубийстве не только смертельно больным, не только больным-хроникам, но и тем, кого можно вылечить, если они иногда впадают в депрессию.

Фактически Престон и многие другие полагали, что людям, подверженным депрессии, нужно не просто содействовать в самоубийстве, но и «направлять на путь самоубийства», нацеливать их на самоуничтожение. В конце концов, в состоянии депрессии человек не может в полной мере наслаждаться жизнью. Даже если его депрессия снимается лекарственными препаратами, он все равно «ненормален», поскольку принимает лекарства, а потому не способен на полноценную жизнь.

Увеличение числа самоубийств, утверждали они, плюс для общества, потому что в хорошо налаженной системе здравоохранения органы самоубийц, которым помогли сделать этот шаг, должны использоваться для трансплантации. Микки прочитала работы многих биоэтиков, которые, захлебываясь от восторга, писали о резком сокращении дефицита органов для трансплантации, которое будет обеспечиваться программами контролируемых самоубийств. Их энтузиазм не оставлял ни малейшего сомнения в том, что они станут вести агрессивную политику увеличения числа самоубийц, если будут приняты законы, которые они так усиленно проталкивают.

Если мы просто мясо, если у нас нет души, то почему некоторые из нас не могут объединиться, чтобы уничтожать нас ради нашей же пользы? Ведь налицо немедленная выгода и никаких отрицательных последствий.

Микки отдернула правую руку от «мыши», левую – от клавиатуры. Для экономии электричества кондиционеры в библиотеке работали на минимальном режиме, поэтому температура воздуха в зале и на улице практически не отличалась, но из Интернета на Микки пахнуло Арктикой, словно некто, сидевший за компьютером в замке доктора Франкенштейна, каким-то образом нашел ее через киберпространство и теперь водил по спине виртуальным пальцем, более холодным, чем лед.

Она посмотрела на других посетителей библиотеки, сидевших за компьютерами, задалась вопросом: а сколько из них пришли бы в ужас, посетив те же сайты, что и она, сколько остались бы безразличными… а сколько поддержали бы Престона Мэддока и его коллег! Она часто задумывалась над хрупкостью жизни, но впервые осознала, что и цивилизация так же хрупка, как человеческая жизнь. Любой из многих адов, которые человечество создавало на своей истории в том или ином уголке света, мог быть воссоздан здесь… а мог быть построен и новый ад, более эффективный и обоснованный законами биоэтики.

Назад к «мыши», к клавиатуре, к Всемирной паутине, к Престону Мэддоку, пауку, ткущему свою паутину…

Решив вопрос с органами самоубийц и инвалидов, Мэддок и его друзья-биоэтики обратили свое внимание и на органы здоровых и счастливых.

В статье «Ликвидация морали», написанной Энн Маклин, Микки прочитала о программе, предложенной Джоном Харрисом, английским биоэтиком, согласно которой всем присваивался лотерейный номер. А потом, «если на операционном столе оказывались двое или больше умирающих пациентов, которых могла спасти пересадка органов, а подходящих от тех, кто ушел «естественным путем», под рукой не было, врачи могли запросить через центральный компьютер подходящего донора». Компьютер методом случайного отбора называл номер донора, и его убивали, с тем чтобы спасти жизни двух или более человек.