Мишель Грирсон - Становясь Лейдой [litres]

– Мама, мне страшно.

– Слушай меня. Если что-то случится, найди одеяло, которое я шью для тебя. Розовое и прозрачное…

– О чем вы тут секретничаете?

Я испуганно вздрагиваю. Я не слышала, как папа вошел в комнату. Мама закрывает глаза. Папа подходит ко мне и берет за руку.

– Лей-ли, доктор хочет тебя осмотреть. Это не больно, совсем не страшно. Простой медицинский осмотр. Твой первый в жизни! Иди к себе в комнату, а я позабочусь о маме. – Он смотрит на маму. Она его не замечает, не видит. Даже не открывает глаз. Папа мягко подталкивает меня к двери.

– Я хорошо позабочусь о маме, крольчонок, не беспокойся.

Я жду долго-долго, но сон никак не идет. Я лежу в гнезде из одеял, вбирающих воду. Доктор уже ушел; сказал, что ему надо проконсультироваться со специалистами. Я не знаю, что это значит: то ли я очень серьезно больна, то ли я представляю собой «удивительный случай», как назвал это доктор. Он собирается написать письмо в клинику, узнать, не известны ли им другие подобные случаи. Я не хочу быть каким-то «случаем». Я человек, а не случай. Так я ему и сказала. Он рассмеялся и ответил, что я очень умная. Папа с ним согласился, сказал, что его дочка и вправду особенная.

Особенная. Особая. Особый случай . Я переворачиваюсь на другой бок. Я уже не хочу быть особенной. Тем более если это означает, что меня заберут из дома.

Я сбрасываю одеяло. Ночь очень тихая, но я слышу какие-то шорохи в соседней комнате. Шепчущие голоса, напряженные, злые. Потом – звук шагов.

Папа выходит из спальни со свечой в руке, дрожащие тени пляшут по стенам, бегут впереди. Я выхожу в коридор, иду к лестнице, на мгновение забыв о воде, вытекающей из меня. Папа возится в кухне: берет чашку с чаем, горячий камень, завернутый в полотенце. На цыпочках я возвращаюсь к себе, ложусь в постель, забираюсь под одеяло. Наблюдаю, как папа проходит мимо моей двери. Он роняет камень на пол, чертыхается. Мама спрашивает, что случилось. Не ушибся ли он. Папа не отвечает, заходит в спальню и закрывает дверь.

Подождите… Кажется, из меня не течет? Я снова откидываю одеяло. Ощупываю свои ноги; шерстяные штаны еще влажные, но как будто не стали мокрее. Значит, вода и вправду уже не течет. Я сажусь на постели. Мама с папой не спят, и можно им показать. Сказать папе, что я уже никакой не особый случай.

И тут я слышу шепот в темноте:

– Разве я не заслуживаю ответов, Мае? О чем, бога ради, ты думала?

– Не сейчас, Питер. Уже очень поздно. Я не готова к допросу.

– К допросу? Муж не заслуживает того, чтобы знать, чем занимается жена у него за спиной? Я тебе говорил – и не раз, – не подходи даже близко к воде. И ты взяла с собой Лейду! Что ты сделала с нашей девочкой?

– Я тебя умоляю. Ничего я не делала. Вода течет из нее всю неделю. Ты просто не замечал.

– Ты водила ее к водопаду? Ты не подумала, что ей может стать только хуже?

– Ей надо учиться плавать. Я просто пыталась ее научить.

– И я должен тебе поверить?

– Питер, не надо. Пожалуйста. Ты разбудишь Лейду.

– Просто скажи. Оно того стоило?

– Не понимаю, о чем ты.

– Ты все понимаешь. Что ты наговорила доктору Якобсену? – Мама не отвечает. – Он мне все рассказал. Я просто диву даюсь, как ты могла до такого додуматься, что на тебя вдруг нашло, что ты говоришь чужим людям такие вещи, хотя ты, черт возьми, знаешь, что я пытаюсь тебя защитить. Защитить нашу дочь. А теперь, когда к нам пришел доктор, я даже не знаю, что будет дальше.

– Он пришел по твоему настоянию! Я не просила, чтобы ты звал врача.

– Да, ты не просила… Но твое состояние не оставило мне выбора.

– Мое состояние? Какое мое состояние? Я не истеричка.

– Я имел в виду переохлаждение, но истеричность – хороший диагноз… Якобсен считает, что тебе надо лечь в клинику на обследование.

– А что думаешь ты, муж?

– Я не знаю, что думать… Не знаю, что мне с тобой делать, Маева.

– Я прошу лишь об одном. Если ты меня любишь…

– Ты сама знаешь, как сильно я тебя люблю. Я полюбил тебя с первого взгляда. И в тот день, когда мы поженились, я сказал, что буду любить тебя до конца наших дней…

– Конец уже наступил, Питер. Ты должен поверить мне, или…

– Или что? Ты исчезнешь? Зачахнешь и умрешь? Это все детские сказки.

– В этих сказках больше правды, чем в тех историях об Иисусе, которыми ты забиваешь голову нашей дочери.

– Но Иисус настоящий. Он дает ей надежду…

Мама смеется:

– Надежду? Надежду на что?

– На принятие. На любовь. На то, что в глазах Господа Бога она точно такая же, как все остальные.

– Чушь. Лейда не такая, как все, и в этой деревне ее никогда не примут. Может быть, тебе удобнее этого не замечать, но твоя жена и ребенок – совсем не обычные люди.

– Господи, женщина, а то я не знаю!

– Тогда почему ты не видишь, что происходит прямо перед твоими глазами? Это очень сильная магия. С такими вещами не шутят. Она реальная, даже реальнее, чем ты себе представляешь. Ты взял в жены живое свидетельство древних традиций, муж мой. Может быть, я потеряла себя – ради тебя, ради того, чтобы стать твоей женой, – но я не забыла, что ты украл. Господи, Питер, как ты мог забыть, кто я такая?

– Я ничего не забыл. Ты уже не понимаешь, что реально, что нет. Есть только «здесь» и «сейчас». Ты, я, Лейда. Мы состаримся вместе и умрем в этом доме, довольные прожитой жизнью…

– Бога ради, Питер! Ты разве не видишь? Я высыхаю. Я как гниющее яблоко…

– Ты просто устала, ты слишком тревожишься по пустякам.

– Нет!

Простое, короткое слово, как удар грома. Я с головой забираюсь под одеяло.

– Все происходит на самом деле. Ради Лейды, пожалуйста.

– Лучше молчи. Не надо втягивать сюда еще и нашу дочь.

– Она истекает водой, как намокшая губка! Разве ты не понимаешь, как все это связано? Господи, Питер, если ты меня любишь… если ты любишь нашу дочь… ты поступишь по совести и вернешь мне мою вещь.

– Не могу.

– Это значит – не хочешь? Если ты мне ее не вернешь, ты потеряешь нас обеих.

– Это угроза?

– Ты сам говоришь, что Якобсен хочет забрать ее в клинику. Хочет забрать нас обеих. Ты тоже этого хочешь? Чтобы нас заперли, как зверей в клетке? По-твоему, это лучше, чем…

– Чем если ты меня бросишь? – Папин голос срывается. – Почему ты не можешь признаться? Ты хотела уйти с того самого дня, когда я тебя спас. Думаешь, я не знал? Бога ради! Все эти годы, даже когда ты казалась довольной, я знал, что ты хочешь уйти. Думаешь, я не заметил, какой ты стала рассеянной и отрешенной? Что ты уже наполовину ушла? Что ты тоскуешь по своей прежней жизни?

– За эти годы между нами возникла любовь. Ты должен знать, должен чувствовать.

– Да, Мае, я знаю.

Наступает долгая тишина. Они оба молчат. Я приподнимаю краешек одеяла, прислушиваюсь.