Мишель Грирсон - Становясь Лейдой [litres]

Маева не посмела сказать ни слова.

Вдова угрожающе наклонилась над Лейдой.

– Мы знаем правду и о тебе, и об этой твари у тебя на руках. – Она указала скрюченным пальцем прямо в лицо Маеве. – Как такой славный парень, как Питер, мог взять в жены такую, как ты, одному Богу известно. Хотя, может быть, и тебе тоже известно. Ты появилась в тот день, когда море забрало моего Антума. Странное совпадение, тебе не кажется?

Маева начала возражать, отрицать столь нелепые обвинения, но тут Унна прощебетала тоненьким писклявым голоском:

– Лучше бы он женился на той, другой девушке, да, мама? Как ее звали? Не помню.

Маева нахмурилась. Какой другой девушке?

Биргит улыбнулась, качнув головой:

– Кажется, Хильда. Откуда-то с севера. Сказать по правде, немногим лучше тебя – финка или лапландка, я вас не различаю, как по мне, вы все одинаковые, – торговала у нас на рынке, продавала свое доброе имя вместе с дешевыми нитками и побрякушками. Но она перестала приходить в Оркен, как только здесь появилась ты. Любопытно, не так ли? – Она прищурилась, глядя на Маеву. – Может, ты и околдовала Питера Альдестада – и даже нашего пастора, – похлопав своими бесстыжими ресницами. Но Бога ты не околдуешь. Как и магистрата Иннесборга.

Наконец Питер заметил Маеву, но его улыбка сразу погасла, когда он увидел толпу местных женщин, плотным кольцом окруживших его жену с маленькой дочерью на руках.

– «Чего страшится нечестивый, то и постигнет его, а желание праведников исполнится» [55] Книга Притчей Соломоновых 10:24. , – негодующе проговорила Биргит.

Маева вскинула подбородок:

– «А я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду… а кто скажет «безумный», подлежит геенне огненной» [56]. – Она выпрямилась в полный рост, ее тень легла поверх тени вдовы.

На крыльцо вышел пастор Кнудсен:

– God dag , дамы. Мое сердце полнится радостью при виде столь дружественной беседы. Фру Альдестад, мы все желаем вам с Лейдой здоровья и всяческих благ. – Он обратился к Биргит: – Не так ли, фру Вебьёрнсдоттер?

Биргит поджала губы и молча прошла мимо Маевы, волоча за собой дочь. Остальные женщины двинулись следом за ней, точно стадо овец за своим вожаком.

Маева тихо выдохнула, с трудом удерживаясь на дрожащих ногах. Питер двинулся сквозь толпу, не сводя глаз с Маевы. Она прошептала «спасибо» пастору и упала в объятия мужа, наконец почувствовав себя защищенной. Он отвел ее к повозке и помог забраться на сиденье. Едва лошадь тронулась с места, толпа женщин взорвалась истошными криками.

Первой закричала Унна. И подняла руку повыше, чтобы всем было видно. Ее кожа была ярко-красной, волдыри – такими большими, что Маева разглядела их даже издалека. Питер щелкнул кнутом, и лошадь прибавила шаг.

Ларс Кнудсен попытался утихомирить раскричавшихся женщин, сгрудившихся вокруг Унны.

– На ней проклятие! Ей обожгло кожу!

– Словно к ней прикоснулся сам дьявол!

– Или его супружница-дьяволица.

Маева повернулась спиной к вопящей толпе. В ее ушах звенели слова Биргит Вебьёрнсдоттер.

Чего страшится нечестивый, то и постигнет его.

Солнце ныряет, как рыбка, в пруд багрового неба. Где-то снаружи кричит сова. Сегодня нет ветра, нет никаких шелестящих историй в ветвях деревьев. Даже жуки затаились и не жужжат. Моя ложка так громко стучит о тарелку.

Я медленно пережевываю морскую капусту, считаю каждый кусочек, чтобы чем-то занять свои мысли. Стараюсь не слишком пристально смотреть на маму. Стараюсь вообще не смотреть на папу, чтобы не выпалить все секреты прошедшего дня. Мама сидит у камина, закутавшись в одеяло. Ее бьет озноб, она никак не может согреться после сегодняшних приключений. Я знаю, что нельзя рассказывать папе о том, что случилось – как это все объяснить? – но меня распирает. Кажется, я сейчас лопну. Слова поднимаются к горлу и просятся выйти наружу – мы с мамой ходили плавать, я нашла странную маску в пещере, мы почти утонули, но я спасла нас обеих, когда превратилась в ветер, – но я молчу, пью молоко, тихо радуясь про себя, что мне есть чем занять рот. Папа смотрит на маму, потом – на меня. Он пьет чай, его пальцы так крепко сжимают кружку, словно он опасается, что она вырвется и убежит.

– Папа, ты умеешь ходить по воде?

Он морщит лоб:

– Такое умеет только Иисус, дитя.

Тогда почему мама сказала, что он умеет? Мне хочется, чтобы он знал, что я тоже умею, но я ничего ему не говорю.

Я ерзаю на стуле, чувствую, как намокает юбка.

– Мне уже можно встать из-за стола?

– Нет. Сначала доешь. Тебе надо хорошо кушать, чтобы быстрее расти.

– Я уже выросла.

Папа улыбается одним уголком рта:

– Нет, Лей-ли, еще не выросла. Но когда-нибудь вырастешь выше мамы, выше меня. Если будешь есть рыбу. И пить молоко.

Я знаю, что он говорит неправду. Я гоняю по тарелке два последних кусочка рыбы, загребая их вилкой, словно веслом. Им грустно и одиноко. У них нет воды, что унесла бы их обратно в море. Я тянусь за кувшином с водой и случайно сбиваю локтем свою чашку.

– Ох, Лейда… Ничего страшного. Подумаешь, пролила чуть молока. Невелико горе. Скорее неси тряпку. – Папа берет мою вилку и пытается спасти картошку, чтобы она не утонула.

Я встаю. Молоко течет со стола, течет с моего платья. Я беру полотенце, висящее на краешке дождевой бочки, и начинаю вытирать стол.

– Мне обязательно доедать, что осталось в тарелке? Оно все мокрое.

– И кто в том виноват? – хмурится папа.

– Да, папа, я знаю. Но я совсем не хочу есть. – Я беру свою чашку. – Я хочу пить.

Он ласково треплет меня по волосам.

– Да, Лей-ли, налей себе еще молока. Но сперва вытри свой стул. Там целая лужа! И на полу у тебя под ногами… Ты что, пролила целый кувшин?

Я смотрю себе под ноги. Да, на полу целая лужа. Я быстро трогаю себя сзади, пытаюсь понять, где начинается сырость. Моя юбка промокла насквозь. Я кусаю губу и украдкой поглядываю на маму, надеясь, что она меня спасет. Надеясь, что папа не будет приглядываться и не заметит, что подо мной вовсе не молоко.

– Что там такое, дитя? Дай-ка я посмотрю. Что за черт?

Его брови ползут на лоб, а потом хмуро сходятся над переносицей.

– Ты опять обмочилась, как утром?

Не зная, что говорить, я хватаю пустую чашку и делаю вид, будто пью.

Папа чешет бороду.

– Маева? Мае!

Мама глядит в одну точку.

– Мае, Лейда опять обмочилась. Ты меня слышишь?

Он не видит, не понимает, что спасать надо маму, а не меня.

– Маме нехорошо, папа.

– Что? – Он пристально смотрит на маму. – Ты заболела? – Он кладет ладонь ей на лоб и тут же отдергивает руку.

– У нее жар?

Он качает головой, идет к двери, хватает куртку и шляпу, быстрый, как ветер.