Виталий Абоян - Мёртвая жизнь [litres]

Клюгштайн захихикал, радуясь своей шутке. Или это была не шутка? Возможно, он тоже придерживался теории, адептом которой был Лившиц.

– Но что вы с ними здесь делаете?

– Здесь – просто изучаю. Смотрю, на что способны маленькие твари. Знаете, жизнь долго барахталась на грани в виде коацерватных капель – не то живые, не то просто случайный коктейль из разболтанной штормом органики. А потом…

– Вы знаете, что было потом? – удивился Захар.

– Нет, конечно. Просто хотелось бы знать – вот и представляю, как это могло быть. Экспериментирую, наблюдаю. Потом должна была вмешаться математика: закон больших чисел и статистические закономерности.

– Откуда это все взялось? Слишком сложно для случайности. Ведь так?

Захар не очень-то разбирался в биологии, особенно в молекулярной, но ему всегда был интересен факт возникновения жизни. Как из горстки… ну, пусть не горстки, пускай их были миллиарды, но как из этих миллиардов совершенно случайно образовавшихся молекул, таких неустойчивых и чужеродных для неорганики, царствующей во Вселенной, получилось что-то, обладающее собственной целью, способное не просто существовать, но поддерживать собственное существование и влиять на него?

– Ну, этого мы никогда не узнаем. Вероятно, первой «живой» молекулой была рибонуклеиновая кислота – РНК. В наследство от той эпохи нам достались вирусы. Но откуда это все… Может быть, нуклеиновые кислоты образовались сами собой, в том органическом бульоне, а коацерватные капли ими только воспользовались. Случайно. Белки функционируют, нуклеиновые кислоты хранят информацию – эти взаимоотношения кажутся логичными и незыблемыми. Но все не так просто и слишком много несоответствий, чтобы можно было утверждать, что этот тандем существовал с самого начала. Откуда тогда интроны [20], нонсенсы? [21]

Захар молчал. Он совершенно не понимал, о чем говорит биолог. Правда, Клюгштайну, судя по всему, собеседник и не требовался. Он оседлал любимую тему, и ему было необходимо высказаться.

– Вы знаете, Захар, есть две теории появления интронов в геноме клетки. Ранняя и поздняя. Согласно ранней – интроны присутствуют в генетическом коде живых существ изначально, с момента зарождения. Да, такой подход объясняет возможное действие от обратного – лишние куски игнорируются, а «нужные», те, что могут использоваться для достижения собственных потребностей, остаются. Правда, если быть приверженцем поздней теории, интроны появились потом как способ, позволяющий генетическому коду меняться и перестраиваться. У эукариот [22] Одноклеточные организмы, имеющие ядро. Прокариоты ядра не имеют. есть даже специальные органеллы, которые вырезают не имеющие смысла куски ДНК. То есть вырезают интроны.

Ну вот, наконец хоть объяснил, что такое интроны.

– Посмотрите сюда, – позвал его Клюгштайн.

Перед ними возникло виртуальное окно, на котором стремительно носились из стороны в сторону сонмы каких-то мутноватых конгломератов. Молекулы – догадался Захар. Это была предельно увеличенная картинка откуда-то оттуда, из Клюгштайновых садов Семирамиды.

– И что же это?

– Деление одной из бацилл, колонию которых вы имели удовольствие лицезреть. Посмотрите, как все четко выверено, как все отточено. Какое совершенство.

Признаться, никакого совершенства и тем более отточености Захар не видел. Прямо перед ним в мутном вареве пространства совершенно хаотичным образом носились из конца в конец, словно обезумевшие пчелы из тысячи ульев, разношерстные молекулы. Они сталкивались, сливались, передавали друг другу атомы и целые группы, кто-то, будто заправский кровосос, прилеплялся к соседу, но, как оказывалось, лишь для того, чтобы отдать ему кусок молекулярной плоти, оторванной у пролетающего мимо соединения. Все это напоминало скорее какой-то безумный водопад, где несколько разноцветных струй перемешивались совершенно случайным образом, то и дело натыкаясь на непредвиденные преграды в виде торчащих тут и там скал. Причем даже скалы норовили появиться как бы сами собой, там, где их отродясь не бывало раньше.

– Это же форменный хаос, – прошептал завороженный кибертехник.

– Именно так! – торжественно провозгласил Клюгштайн. Его дряблый рот растянулся в лучезарной улыбке. – Безумие стохастических реакций, статистическая вероятность, и не более того! Я же вам говорил. В природе нет ничего детерминированного. Даже жизнь, кажущаяся такой четкой и продуманной, не более чем наиболее вероятный для конкретных исходных условий процесс. Однажды так произошло случайно, карта так легла, звезды в позу встали, но дальше – дальше все течет так, как наиболее вероятно. Несмотря на случайности и огрехи системы. А куда ж без них?

– И это работает? – изумился Захар. И тут же понял бессмысленность собственного вопроса.

– Разумеется. Это сработало бесчисленное множество раз и побудило, к примеру, вас задать вопрос.

– То есть вы хотите сказать, что повернись случайность другим боком, выбери этот самый стохастический процесс из великого статистического множества иные молекулы и я сказал бы что-то другое? – недоверчиво спросил Захар. – Но я же думаю о чем-то, прихожу к каким-то выводам…

– Это уже другой уровень. Но, поверьте, случайность здесь играет не меньшую роль. И потом, ваши мысли, равно как и мои, порождаются теми же самыми взаимодействиями, миллиардами и миллиардами их переплетений. Так что какое-то вероятностное начало все же имело место быть. Вы же кибертехник – не так ли создаются алгоритмы для ваших нейропроцессоров?

– Да, там тоже используются стохастические процессы. Вы правы. Но все же там присутствует логика. А здесь…

– О, здесь тоже полно логики. Много больше, чем в нейропроцессорах.

Клюгштайн машинально взмахнул травмированной рукой, и изображение резко рванулось вниз, будто камера наблюдения вспорхнула сначала в небеса, а затем вышла на орбиту, продолжая оттуда вещание. Охват изображения увеличился, вместе с ним возрос и драматизм происходящего на экране – теперь во всей своей микроскопической красе была видна часть колонии бактерий.

В пространстве виртуального окна копошилось несколько сотен полупрозрачных палочек. Картинка была почти статичной – лишь небольшое шевеление живой массы вызывало подрагивание общего плана. Но что-то там менялось. Захар присмотрелся внимательней – да, там происходило действо. Бактерии то и дело жрали друг друга. Самым натуральным образом жрали.

– Что они делают? – удивленно спросил кибертехник.

– Именно то, что вы видите. Питаются своими товарищами. Собственно, даже родственниками. Они все имеют одного общего предка. Я прекратил снабжать их едой, и они принялись пожирать друг друга. Это известный факт, это не опыт. Но посмотрите, с каким упоением они это делают.