Джеймс Ганн - Чудеса магии

Такие молниеносные откровения подобны метеорам в нашей внутренней жизни. Мы не знаем, откуда они пришли, мы видим только их раскаленное состояние и падение…

Это почти-что чувство страха… потом… тихое… так… так… словно кто-то чужой… Что я хотел сказать… Извини, я часто становлюсь странно отсутствующим с тех пор, как мне приходится волочить за собой мою парализованную ногу… Да, ответ на мои размышления стал мне вдруг так ясен…

— Подражание.

И как будто это слово разрушило стену, так зародилось во мне сознание, что лишь это одно явится ключом ко всем загадкам нашего бытия.

Тайное автоматическое подражание, неосознанное, беспрерывное, — тайный руководитель всех существ…

Всемогущий, таинственный руководитель, — лоцман с маской на лице, молча на рассвете входящий на корабль жизни.

Приходящий из тех пропастей, куда направляется наша душа, когда глубокий сон закрывает врата дня. И, может быть, там, глубоко внизу, в ущельях бестелесного бытия, воздвигнуто бронзовое изображение демона, желающего, чтобы мы были похожи на него и стали бы его отображением…

И это слово: «подражать», этот короткий призыв «откуда-то», вывел меня на путь, на который я тотчас же вступил. Я встал, поднял обе руки над головою так же, как статуя, и опускал пальцы до тех пор, пока не дотронулся до темени ногтями.

Но ничего не случилось.

Никакого изменения ни внутри, ни снаружи.

Чтобы не сделать ошибки в положении, я внимательно посмотрел на фигуру и заметил, что глаза ее были закрыты и как будто спали.

Тогда я понял в чем дело, прервал упражнение и подождал, пока не наступила ночь. Остановил тогда тикающие часы и лег, повторяя положение рук и кистей.

Прошло несколько минут, но я не могу поверить, что заснул.

Вдруг мне показалось, что из меня поднимается далеко раздающийся шум, как если бы большой камень катился в глубину.

И словно мое сознание вслед за тем упало с чудовищной лестницы, — перескакивая две, четыре, восемь, все больше и больше ступенек, — так рушилось толчками мое воспоминание о жизни, и призрак мнимой смерти навалился на меня.

Что наступило затем, этого я не скажу, это не скажет никто.

Правда, смеются над тем, что у египтян и халдеев была магическая тайна, охраняемая змеями Урея, тайна, которую из тысячи посвященных в нее никогда не видал никто.

Не может быть клятв, думаем мы, связывающих так крепко.

И я когда-то думал так же, но в тот момент я понял все.

Это не относится к числу данных человеческого опыта, восприятия в нем не идут одно за другим и не клятва связывает язык, а только одна мысль о намеке на эти вещи здесь, — здесь в этом мире, — и уже ядовитые змеи жизни нацеливаются на твое сердце.

Потому молчат об этой большой тайне, что она молчит сама о себе и останется тайной, пока стоит мир.

Но все это имеет только отдаленное отношение к тому опалившему меня удару, после которого я не смогу никогда оправиться. И внешняя судьба человека идет по другому пути, если хотя бы на одну минуту его сознание перейдет через границы земного познавания.

Это факт, и я живой пример тому.

С той ночи, когда я вышел из моего тела, я не могу назвать это иначе, изменился полет моей жизни, и мое ранее столь спокойное существование устремляется теперь от одного загадочного, внушающего ужас переживания, к другому, к какой-то темной, незнакомой цели.

Кажется, что какая-то дьявольская рука дает мне отдых через все более короткие промежутки времени и выдвигает на мой жизненный путь картины ужаса, становящиеся с каждым разом все страшнее.

Словно для того, чтобы вызвать у меня новый, незнакомый род сумасшествия, — медленно и с крайней осторожностью, — вид сумасшествия, незаметный для окружающих и ощущаемый только тем, кто охвачен им, причиняющий ему неописуемые муки.

В один из следующих дней после того опыта с иероглифом, я сразу сделал открытия, принятые мною вначале за обман чувств: я слышал странно свистящие или резкие звуки, прорезывавшие повседневный шум, видел блистающие цветы, незнакомые мне до тех пор. Загадочные существа появлялись передо мной, неслышные и невидимые для людей, и производили в призрачной полутьме непонятные и бесцельные движения.

Так, например, они могли изменить свою форму и внезапно лежать как мертвые, спускались потом как длинные слизистые веревки по водосточным трубам или сидели скрючившись, словно усталые, в тупой неподвижности в темных сенях.

Это состояние ясновидения продолжается у меня недолго, — оно растет и исчезает как месяц.

Постоянное уменьшение интереса к человечеству, желания и надежды которого проникают ко мне словно издалека, говорит мне, что душа моя постоянно находится на темном пути — далеко, очень далеко от человечества.

Вначале я позволял шепчущим предчувствиям, наполнявшим меня руководить собой, — теперь, — я, как запряженная лошадь, и должен итти по тому пути, на который меня направляют.

И вот, видишь ли, однажды ночью что-то заставило меня встать и погнало меня бесцельно по тихим улицам старого города ради фантастического впечатления, получающегося от этих старинных домов.

Неуютно в этой части города, как нигде в мире.

Так никогда не бывает совсем светло, никогда не бывает полного мрака.

Какой-то бледный, тусклый свет исходит откуда-то, и струится, как фосфоресцирующий пар, с Градшина на крыши.

Завернешь в какую-нибудь улочку и видишь мертвую тьму и вдруг, из какой-то щели, выглянет призрачный луч света и, как длинная злая булавка, вонзится в зрачки.

Из тумана вынырнет дом, — с обломанными плечами и уходящим назад лбом, и начнет таращить бессмысленно, как околевающий зверь, свои пустые чердачные отверстия на черное небо.

Стоящий рядом вытягивается, жадно стремясь посмотреть своими тлеющими глазами на дно колодца, чтобы узнать, там ли еще дитя ювелира, утонувшее сто лет тому назад. А если итти дальше по торчащим камням мостовой и вдруг взглянуть вокруг себя, захочется держать пари, что только что на вас из-за угла глядело губчатое бледное лицо, — но не на уровне плеча, — нет, совсем внизу, где могла бы быть голова большой собаки…

Ни одного человека не было на улице.

Мертвая тишина.

Древние ворота молча стояли.

Я свернул на Тунскую улицу, где находится дворец графини Морцин.

Там, съежившись, стоял в тумане узкий дом, имевший в ширину только два окна, чахоточное, злобное строение, там я остановился, прикованный, и почувствовал, что меня охватывает состояние ясновидения.

В таких случаях я действую молниеносно, словно под влиянием чужой воли, и вряд ли знаю, что прикажет мне следующая секунда.

Итак, я открыл здесь только прислоненную дверь и, пройдя через какой-то проход, спустился вниз по лестнице в погреб, словно я был из числа обитателей дома.