Алина Реник - В лабиринтах вечности

Аня скривилась, а Настю распирала гордость за древних египтян:

— Скорей всего гиксосов самих оторопь брала — им удалось захватить Египет? Гиксосы — кочевые племена и, наверняка, были язычниками с деревянными божками и доморощенными культами! Это же надо было так захватывать и порабощать, чтобы потом своего же собственного властителя не иначе, как фараоном, не именовать! Что может быть более красноречивым доказательством?! И потом, куда делись эти самые гиксосы!? Куда ушли?

Аня опять скривилась. «Так все это неинтересно! Так мне надоело! Вот если бы Настёна завела разговор о моде — вот в таком бы разговоре я приняла бы живейшее участие. А спорить из-за каких-то там гиксосов, уж, нет, увольте! Сил моих больше нет! Так все надоело! И зачем я с ней поехала, лучше бы отправилась со всем курсом на раскопки под Бухару. У них там сейчас весело: КВН, дискотека, а с Настей только и слушай, что о фараонах, чудных ее видениях, гиксосах, да об атлантах. Начиталась книг, насмотрелась фильмов и теперь у нее самой сплошное кино в голове, а, вернее сказать, каша».

Вдруг ее внимание привлек Настин медальон.

«Интересная вещичка! Почему я раньше его не видела? Нет же, видела, но как-то не так! Ведь он и в самом деле похож на…, да и пиктограммы на нём как на фресках царицы Нефертари!»

— Откуда ты говоришь этот медальон? — она было потянулась к Настиной шее.

Настя дернулась, отодвинулась, сложила руки на груди, надула губы и буркнула:

— Ниоткуда! Все, ничего больше не скажу! В свои выводы посвящать не буду, оставлю при себе, раз ты даже и не пытаешься постичь истину. Хоть бы вид сделала, что тебе интересно…

Только Настя не знала, что мучительные поиски «Истины» — это только ее поиски, только ее сердечко чувствовало иначе, и, как птичка в клетке, билось о железные прутья. Обидно, конечно, лучшая подруга не понимала ее, не хотела понимать, смотрела на нее свысока, считая странной! (Ох, если бы только странной).

Настена насупилась.

В образовавшемся вакууме молчания, рассматривая незатейливый пейзаж, каждая переворачивала целый ворох мыслей. Аня мысленно крутилась перед зеркалом, примеряя юбку, которую собиралась сшить по приезду домой, потом она вспомнила о кофточке в горошек, и эта кофточка явно подходила к юбочке из черного шелка, а если сюда еще белую сумочку и белые перчатки! «Эх, жаль, перчатки сейчас не носят, а то была бы похожа на Мэрилин Монро». И в голове отчетливо возник образ красавицы — в пышной юбке, подхваченной лаковым пояском, и в кофточке в горошек, на ногах элегантные лодочки. А еще обязательно белые перчатки, подчёркивающие красоту рук. В руках лаковая сумочка. «Ах, как бы мне все это пошло! Как бы я красивенько держалась — спинка прямая, головка приподнята… Нет, скорее величественно, так, чтобы сразу видно было — королева!»

Уплывая в удивительных сценах собственного величия и бесконечно довольная собой, Аня с улыбкой заснула.

Настене было не до сна. Неприятное, какое-то жгучее под ложечкой предчувствие, до сердечной боли и неописуемой тоски начинало навязчиво преследовать ее. Она была бы рада забыться, но назойливые образы — фантомы — не спешили покинуть ее воспаленный мозг: то царица Нефертари, протягивая белую руку, просила о помощи, то совсем еще юный фараон примерял хепреш — голубую военную корону, то измученные люди шли неведомо куда под раскаленным солнцем, а боевые колесницы неслись за ними, поднимая клубы пыли… И вдруг она теряет их из виду — всё застилает серая пелена. И почему-то падает, и падает с небес хлопьями черный пепел. А потом замерцали женские лица, да вот только похожи они больше на змей — мерзких, скользких, словно, кто-то невидимый разворошил в Настиных мыслях огромную корзину с омерзительными шипящими тварями! Почему именно змеями?

Она не знала, только подумала:

«Так, наверное, в гареме сотни женщин в одном клубке, как змеи в корзине, каждая со своим выводком змеенышей, и каждая мыслит своего чада на царство… и все они шипят! Весь этот змеиный клубок пропитан ненавистью, завистью, злостью к более удачливой сопернице. О, сколько же страшных тайн скрывали стены царского гарема! А уж в гареме Рамсеса, где женщин было так много, где детей фараона было огромное количество — больше сотни — и тем более».

Вспомнив о Рамсесе, она почему-то печально улыбнулась. «Его всюду так много — куда ни кинь взгляд — всюду только картуши Рамсеса. Куда ни глянь — только его огромные колоссы, а подле его ног везде маленькая скульптурка царицы Нефертари — первой во дворце. Можно лишь представить, как злило это остальных жен! Ведь только ее имя (!) рядом с именем Рамсеса, словно других жен и не было! Да, уж любая женщина затаит злость на «первую во дворце», любая будет желать ее преждевременной кончины. А уж не случилось ли так на самом деле, ведь царица Нефертари — Меринмут умерла неожиданно?» Настена почувствовала, как ветерок в сердце, словно чуть-чуть приподнял таинственный завес. И тут же она сама оборвала мысли, подумав: «Рамсеса повсюду так много, что хочешь, не хочешь, начинаешь думать о нём как о своём праотце». Сердечко вновь болезненно ёкнуло, завесы в тайны закрылись, мысли обрели более привычное направление.

— Интересно, какие у меня были родственники, бабушки, дедушки, папа, мама? Какая она была…моя Мама? — Настёна смахнула предательски набежавшие слезинки, закрыла глаза.

Образ очень красивой женщины с черными, как смоль волосами, тут же проплыл мимо и утонул в глубине сознания…

Настёна заснула. По щекам стекали серебристые капельки.

Лодки — фелуки скользили вдоль песчаных берегов неспешного Нила! Незатейливый пейзаж: песок…, песок…, ничего, кроме песка! Над ртутным зеркалом, точно дыхание вечности, дрожал раскаленный воздух.

В кромешной тьме царская ладья под траурным — белым — парусом скользила по зеркальной глади Великого Хапи. Лишь звезды были невольными свидетелями этого печального плаванья.

— Почему нет плакальщиц и воплениц? — прошептал один из гребцов, — нет даже барабанного боя. Против такого течения с барабанами идти было бы легче.

— По ночам идём! Почему? — буркнул в ответ, сидящий рядом кушит-нубиец, — что-то скрывают, там, в трюме ладьи…

Но не успел он закончить, как плеть надсмотрщика прошла по его широкой спине.

— Придержи язык, раб! Или скормлю тебя крокодилам!

И раб, втянув голову в плечи, сильней навалился на весла, изредка посматривая на восток.

Все с нетерпением ждали рассвета.

Едва первые лучи восходящего Хепри окрасят небосклон — им позволено будет отдохнуть.