Элизабет Ли - Ведуньи [litres]

– Возьми ее, – говорю я и пытаюсь передать сестренку Бетт. – Возьми и береги.

Энни, заливаясь слезами, пронзительно кричит: «Нет, Сара, нет!», обхватывает меня руками и ногами. Я чувствую, как рыдания сотрясают все ее тело, ее слезы обжигают мне шею и плечи, и я тоже не в силах сдержать слезы.

Бетт чуть отступает от нас, качает головой и тоже плачет.

– Я не могу ее взять. Ей нужна ты.

Пальчики Энни впились в мою шею, она обвила ногами мою талию, сцепив их на спине, и я понимаю, что ни оторвать ее от себя, ни расстаться с ней я не смогу. Даже для того, чтобы ее спасти. Я без сил падаю на табурет, прижимаю Энни к себе и прячу лицо у нее на плече.

– Все хорошо, – шепчу я ей, – все будет по-прежнему. Ты останешься со мной.

Бетт, хлюпая носом, откашливается, кивает в знак согласия и поспешно вытирает рукой глаза.

– Ну, вот и ладно. А еду я сама вам стану приносить. Но ты, Сара, все-таки подумай об отъезде. Магистрат все по домам ходит, все спрашивает – и насчет преподобного Уолша, и насчет сатаны, и насчет колдовства. Боюсь я за тебя.

Из кармана юбки она вытаскивает кошелек и достает оттуда гребень, сделанный из кости. Тот самый, что я и раньше много раз видела.

Я прижимаю пальцы к губам:

– Как это тебе удалось?..

Она тихо отвечает:

– Да я заметила, что он с этим гребнем из дома выскользнул. И потом, я его в твоей комнате видела. Вот я и подумала, что тебе, может…

Я молча беру у нее гребень. Говорить я не могу – мешает застрявший в горле комок.

Как только Бетт уходит, Энни сползает с моих колен. Сперва она стоит передо мной, сжимая кулаки и гневно сверкая глазами из-под упавших на лицо волос.

– Ты меня отдавала! – кричит она. Потом бежит в соседнюю комнату и ничком плюхается на постель.

А я продолжаю сидеть за столом, вертеть в руках костяной гребень и вспоминать. Я тогда пришла на реку. Это было уже после того, как Дэниел показал нам лунную рыбку, но еще до Майского дня. И еще до того, как он впервые осмелился к нам в дом прийти. В воздухе сильно пахло илом и речной водой, а Дэниел говорил мне:

– Я все надеялся тебя здесь встретить. Хотя специально тебя и не искал. Но реку я очень люблю и часто здесь бываю. Ну, не то чтобы часто, но все-таки…

Я смотрела на него и видела, как на щеке у него расплывается свежий синяк, под которым даже его веснушки не видны. Смотрела и не могла понять, что же в нем такого особенного. А он как-то протяжно выдохнул, покачался на каблуках, посмотрел в небо и сказал:

– А сестренки твоей почему сегодня нет? – Голос его звучал как-то глухо, словно кто-то выкачал у него из легких весь воздух, и я спросила:

– Ты, случайно, не болен?

Он засмеялся:

– Хороший вопрос!

Я отвернулась и стала смотреть на воду. Но, даже не глядя на него, чувствовала, как неловко он переминается с ноги на ногу. Потом он снял шапку, пригладил волосы, откашлялся. И тут я у него спросила:

– А в реке ты когда-нибудь купался? По-настоящему, с головой?

– О да, еще бы! Это так здорово, особенно в жаркий день. Но ты, по-моему, воду не любишь, да?

И он улыбнулся. Он вообще часто улыбался; по-моему, даже слишком часто. И улыбка у него была такая открытая, что я невольно тоже начинала улыбаться. Мне было хорошо с ним рядом. Я чувствовала исходившее от него тепло, и пахло от него приятно – сеном и лошадьми.

– Ой, что это я? – сказал он с ноткой удивления, хотя это и вышло у него не слишком убедительно. – Я же совсем забыл, что у меня есть для тебя маленький подарочек. – И он протянул мне костяной гребень. Это была очень красивая вещица; я такие и видела-то раза два в жизни и уж точно сама никогда такого гребня не имела. – Этот гребень моей матери принадлежал, – пояснил Дэниел. – Мне показалось, он очень даже мог бы пригодиться для твоей сестренки. Надо же ей как-то с этими волосами… – И он жестами изобразил спутанные лохмы Энни.

Я неторопливо рассматривала подарок, водя пальцем по резному краю гребня, по острым зубчикам. А когда снова подняла глаза, Дэниел уже шел обратно через рощу в деревню и был почти не виден за стволами деревьев.

И вот я снова держу в руках этот гребень, но каким же далеким кажется мне тот день. И та жизнь – она словно совсем другой девушке принадлежит. Я беру гребень обеими руками, прижимаю его к груди и кладу на стол. Вздыхаю. Потом наливаю в чашку молока и подношу к маминым губам. Но она на меня даже не смотрит.

Сперва мне кажется, что уже наступило утро, что это просто яркий свет зари просвечивает сквозь дыры в стенах и крыше. Но свет какой-то странный – неровный и не усиливающийся, как при разгорающейся заре, а как бы мигающий и кольцом охватывающий наш дом со всех сторон.

Что-то явно случилось, но я не понимаю, что именно. Я встаю, подхожу к двери и, глядя в щели дверной створки, пытаюсь понять, что это за свет то вспыхивает, то гаснет возле нашего дома.

Снаружи доносится кашель, и моему терпению приходит конец.

Я не даю себе времени, чтобы начать бояться и колебаться, и резко распахиваю дверь. Ни за что и никому я не позволила бы настолько меня запугать, чтобы я так и осталась взаперти в собственном доме.

Зрелище, открывшееся моим глазам, можно было бы назвать прекрасным, если бы оно не было столь угрожающим.

Повсюду в ночи виднеются всплески желтых огней; огни эти полукругом расположились перед нашим домом и словно плывут в темноте, хотя я знаю, что их держат чьи-то невидимые руки. Однако огни и те, что их принесли, все же держатся довольно далеко от нашего крыльца, опасаясь подойти ближе, ибо тогда их может настигнуть наше проклятие. Но как же их много! Должно быть, здесь собралась почти вся деревня. И у меня вдруг мелькает мысль: а который из этих факелов держит Дэниел?

Я так и стою в дверях. Энни уже уснула, а мама продолжает что-то шептать и плакать, скорчившись на постели своего погибшего сына. А я все стою и словно любуюсь этим прекрасным и страшным зрелищем – огнями факелов, мерцающими в темноте.

Это было ошибкой. Зря он пришел на берег реки. Все равно что ткнул пальцем в открытую рану.

Он готов был гладить землю в каждом из тех мест, где они вместе сидели, собирали хворост, разжигали костер. А вот здесь они устроили себе свое первое брачное ложе. А там входили в воду, и он учил ее плавать. А на этом месте он подарил ей материно кольцо. Ему страстно хотелось вернуть все это, сделать так, чтобы то, во что он так верил, оказалось правдой, и он злился, сознавая собственную слабость; он ведь не просто пал жертвой ее магических чар, но и до сих пор находился под их воздействием. Он вынул из кармана подаренный ею камень и подумал: может, стоит все-таки повесить его на дерево, вдруг она придет?