Дин Кунц - Чужие

Уже выйдя из квартиры, мать Д’жоржи остановилась на лестнице, где Марси не могла их услышать, и сказала:

— Марси дает нам понять, что обижена и сбита с толку. Она не понимает, куда ушел ее отец, и сейчас ей требуется много внимания, Д’жоржа, много любви. Только и всего.

Д’жоржа знала, что проблема гораздо глубже. Она не сомневалась: поступок отца все еще угнетает девочку, Марси травмирована его уходом и полна вопросов, но ее снедает что-то еще, тревожно-иррациональное. И это вызывало страх у Д’жоржи.

Вскоре после отъезда Пита и Мэри девочка начала играть в «Маленькую мисс доктор» с прежней пугающей страстью, а когда пришло время ложиться спать, взяла игру с собой. Теперь часть предметов из докторского набора лежала на полу, неподалеку от кровати Марси, еще часть — на ночном столике. А сама она, лежа в темной комнате, бормотала во сне что-то про докторов, медсестер, иголки.

Д’жоржа не смогла бы уснуть, даже если бы Марси вела себя абсолютно тихо. Беспокойство порождало бессонницу, и она внимательно прислушивалась к каждому сказанному во сне слову дочери, надеясь услышать то, что поможет ей понять происходящее или станет основанием для диагноза. Около двух часов ночи Марси пробормотала слова, непохожие на все, что она прежде говорила во сне, не имевшие отношения ни к докторам, ни к медсестрам, ни к большим острым иглам. Бешено замолотив ногами, девочка перевернулась с живота на спину, охнула и застыла в полной неподвижности.

— Луна, луна, луна, — проговорила она голосом, полным удивления и страха. — Луна, — голосом, таким леденящим, что Д’жоржа поняла: это не бессмысленный сонный бред. — Луна, луна, лунааааааа…

Брендан Кронин, священник на испытательном сроке, спал в тепле под одеялом и стеганым покрывалом, улыбаясь чему-то во сне. Зимний ветер дышал в ветвях гигантской сосны за окном, свистел и шелестел в оврагах, стонал у его окна, растрачивал себя в равномерных порывах, словно природа вентилировала ночь громадными механическими мехами, неизменно производившими по восемь выдохов в минуту. Даже забывшись в сновидении, Брендан, вероятно, чувствовал медленный пульс ветра. Когда он, не просыпаясь, начал говорить, его слова звучали в едином ритме со вздохами ветра:

— Луна… луна… луна… луна…

— Луна! Луна!

Доминик Корвейсис проснулся от собственных испуганных криков и от обжигающей боли в правом запястье. Он стоял на четвереньках в темноте около кровати и отчаянно дергался, пытаясь высвободить правую руку. Борьба продолжалась еще несколько секунд, пока туман сна не рассеялся и Доминик не понял, что его удерживают всего лишь те самые путы, которыми он привязал себя к кровати.

Неровно дыша, с бешено колотящимся сердцем, он нащупал выключатель настольной лампы и поморщился, когда внезапный свет обжег глаза. Быстрый осмотр пут показал, что он во сне (и в темноте) полностью развязал один из плотно затянутых четырех узлов и почти распутал второй, но тут потерял терпение. Видимо, в панике, всегда сопровождавшей его ночные хождения, он начал тащить, дергать, выкручивать веревку, словно превратился в лишенное разума животное, протестующее против поводка, — и сильно натер себе запястье правой руки.

Доминик поднялся с пола, отодвинул скомканные одеяла, сел на край кровати.

Он знал, что ему снился какой-то сон, хотя не мог ничего припомнить. Однако он был уверен, что в эту ночь пришел другой кошмар, непохожий на те, что мучили его в течение последнего месяца, — не связанный с луной. Другой сон, тоже страшный, но по-иному.

В издаваемых им криках, которые отчасти и разбудили его, были такое волнение, такая боязнь преследования, такой ужас, что они звучали у него в голове настолько же четко, как в первый раз: «Луна! Луна!» Его пробрала дрожь, и он поднес руки к пульсирующей голове.

Луна. Что это означало?

Джинджер издала пронзительный вопль и села в постели.

Лавиния, горничная Ханнаби, сказала:

— Извините, доктор Вайс. Не хотела вас испугать. Вас мучил кошмар во сне.

— Кошмар?

Джинджер не помнила, что ей снилось.

— Да, — ответила Лавиния, — и, судя по звукам, которые вы издавали, это было что-то очень серьезное. Я проходила по коридору, услышала ваш крик и едва не вбежала, но поняла, что вы спите. Тогда я помедлила, но ваши крики продолжались, вы повторяли одно и то же, и я решила, что лучше разбудить вас.

Джинджер, моргая, спросила:

— Я кричала? И что же?

— Повторяли одно и то же, — сказала горничная. — Луна, луна, луна. И голос у вас был такой испуганный.

— Я не помню.

— Луна, — заверила ее Лавиния, — луна, одно и то же. И таким голосом, что я подумала, будто вас убивают.

Между 27 декабря и 5 января Джинджер Вайс семь раз приходила в квартиру Пабло Джексона в районе Бэк-Бей. Во время ее шестого посещения он осторожно и терпеливо опробовал гипнотерапию, пытаясь проникнуть за блок Азраила, который охранял часть ее воспоминаний.

Старому иллюзионисту казалось, что Джинджер с каждым приходом становится все более красивой, умной, очаровательной и притягательно-целеустремленной. Пабло хотел бы, чтобы у него была такая вот дочь. Джинджер пробудила в нем покровительственные отцовские чувства, которых он не знал прежде.

Он рассказал ей почти все, что узнал от Александра Кристофсона во время рождественской вечеринки у Хергеншеймеров. Джинджер никак не могла примириться с мыслью о том, что блок в ее памяти не возник естественным образом, а был внедрен кем-то неизвестным.

— Слишком уж диковинно. Такие вещи не случаются с обычными людьми вроде меня. Я всего лишь простая девчонка из Бруклина, международные интриги — это не мое.

Джинджер не узнала лишь об одном: о том, что отставной шпион настоятельно советовал Пабло не связываться с ней. Если бы Джинджер стало известно, что Алекс сильно разволновался, узнав о ее случае, она могла бы решить, что ситуация слишком опасна и она не вправе вовлекать в нее Пабло. Тот скрыл от молодой женщины полученный им совет: им двигали озабоченность ее судьбой и эгоистическое желание присутствовать в ее жизни.